Один. Сто ночей с читателем

– Да ну? Да что вы говорите! Как это не бывает такого, чтобы чистая девушка полюбила ничтожество? Да в том-то и дело, что это бывает сплошь и рядом! Вот Пушкин сам говорит: «Какая драматическая несправедливость, какая сюжетная неувязка, что Чацкий любит Софью и не видит её измены, её предательства». Да прекрасно Чацкий всё видит! В том-то и дело, что в «Горе от ума» есть гениальная грибоедовская догадка: человек истинно умный – он добр, он всё-таки человечен, и он не хочет верить в худшее. И Чацкий любит Софью, и Татьяна любит Онегина, потому что существо доброе не видит недостатков, так сказать, своего предмета обожания, а верит искренне, что там есть ум.

И начинает понемногу
Моя Татьяна понимать…

Так это она в седьмой главе начала понимать, уже когда он Ленского убил.

Слов модных полный лексикон?..
Уж не пародия ли он?

И Онегин получает своё совершенно заслуженно, потому что Татьяна прекрасно понимает, что он такое. И по дьяконовской реконструкции, она должна поехать вслед за мужем-декабристом. Отсюда и декабристская тема входит в роман. Не Онегин же идёт на Сенатскую площадь, помилуйте.

Поэтому разговор, что хорошая девушка не может полюбить ничтожество… Да вся мировая литература рассказывает нам о том, что хорошие девушки любят ничтожеств, и наоборот. Когда Чацкий видит то, что происходит на его глазах, он говорит:

С такими чувствами! с такой душою
Любим!.. Обманщица смеялась надо мною!

Он не верит в чужую подлость. Он до последнего не верит, что Софья распустила про него этот слух мерзкий («Так этим вымыслом я вам ещё обязан?»). Точно так же и Гамлет не верит в то, что Офелия в сговоре с Полонием и фактически шпионит за ним, трагически переживает её безумие. Это один из возможных прототипов этического безумия Софьи, которая совершает абсолютно безумный этический поступок, этически невменяемый.

– Мне лично нравятся они оба, но Онегина вы принижаете, а Печорина возвышаете. Почему?

– Потому что Печорин написал дневник Печорина, а Онегин – дневник Онегина. Сравните эти два текста. Дневник Онегина выпущен из текста, но достаточно показателен:

– Боитесь вы Графини – овой? —
Сказала им Элиза К.
– Да, – отвечал NN суровый, —
Боимся мы Графини – овой,
Как вы боитесь паука.

Это вам, пожалуйста, журнал Онегина. Сравните с журналом Печорина.

Теперь я поговорю о Катаеве.

Мне интереснее говорить о поздних его сочинениях, потому что ранние – вплоть до автобиографической тетралогии – вполне укладываются в каноны социалистического реализма. Катаев – единственный советский полноправный и полноценный ученик Бунина. И главная тема Катаева – это время, то, что оно делает с человеком, то, как оно проходит. Это я говорю не потому, что его главный производственный роман назывался «Время, вперёд!». Кстати, эту строчку из своего «Марша времени» из «Бани» подарил Катаеву Маяковский. Сказал: «Напишете роман о пятилетке – дарю!»

Катаев – наследник Бунина в том, что для него главная проблема – это преодоление старости и смерти, и преодоление средствами литературы. «О, как жаждет моя душа появления этого феномена!» – пишет он о стиле Набокова. Он хочет с помощью стиля, с помощью средств литературы удержать мгновение. Отсюда – постоянные упрёки, вечно настигающие Катаева, в вещизме: в слишком большом внимании к воде «Фиалка» в «Белеет парус…», к разноцветной купюре в «Кубике», к костюму, к галстуку, к пейзажу даже, потому что у Катаева страшный аппетит к вещам.

Но не нужно думать, что это аппетит волчий, хищный, который часто в нём тоже подмечают. Вот Бунин говорил, что у него «волчьи уши». И Вера Николаевна Бунина вспоминала его «хищный голос», которым он говорил: «Я никогда не буду голодать! У меня обязательно будет всё! Я всё что угодно буду делать, пойду в услужение кому угодно, но не буду больше нищенствовать и голодать, и у меня будет нормальная жизнь!»

Наверное, снисходительные оценки в адрес Катаева, которые раздавались из уст Бунина и его жены, не вполне справедливы. Они всё-таки знали его, во-первых, полущенком, хотя и с опытом германской войны. А во-вторых, молодой Катаев был человек циничный, он мог и ради цинизма сказать: «Да, у меня будет всё! Да, я никогда не буду голодать! Да, я пойду в услужение кому угодно!»