Один в Антарктике

Нависшее над горизонтом солнце золотило кудрявую белокурую бороду Старшота, поблескивало в его очках, когда он ставил свою двойную полярную палатку. Он проделал ледорубом отверстия в снегу для четырех бамбуковых палок — распорок, потом, раскрыв палатку наподобие веера, растянул ее крылья, наложил на них вместо грузил глыбы снега, натянул оттяжки. Фальшивя, принялся мурлыкать какую-то мелодию и стал вырезать глыбы снега, укладывая их у входа в палатку между наружным и внутренним ее скатами. То был запас воды. По другую сторону палатки недалеко от входа он вырыл мусорную яму, перетащил внутрь палатки надувной матрас, спальный мешок, ящик с кухонными принадлежностями и мешок с личными вещами, высыпал у входа содержимое продовольственного ящика и заполз в свое прекрасное, надежное, несдуваемо зеленое и уютное жилище.

«Ммм-ммм, так-то лучше. А ну, заткнитесь! И без того шуму хватает», — крикнул он, слыша тявканье собак и звяканье цепей. Собаки заскулили и потом притихли. «Ммм-ммм, черт меня подери!»

Старшот приготовил себе суп и поджарил здоровенный кусок мяса, которым снабдил его повар с базы Скотт. А Форбэш что-то бормотал в неспокойном сне. Ему снилось, будто он стоит на льдине в обществе трех пингвинов, до смерти перепуганных присутствием трех косаток, которые плавают вокруг льдины, наполняя воздух своим смрадным дыханием, а льдина тает с краев прямо на глазах.

«Воронье!» — произнес Форбэш и, проснувшись, сел на постели. И только тут понял, что у него болит голова от ушиба, который он получил, кинувшись к примусу, когда ветром выдавило раму юго-западного окна. Он вздохнул и снова улегся спать, а в это время Старшот, стряхнув с бороды остатки роскошного обеда, прихлебывал из своей большой белой кружки кофе, смакуя ром, который он туда плеснул, потом раскурил трубку и полез в спальный мешок читать журнал «Сатэрдей ивнинг пост» трехгодичной давности. Изготовители собачьего пеммикана засунули его в коробку с банками пеммикана. Почему они это сделали, ему было невдомек, но факт оставался фактом, представлявшим одну из наиболее приятных тайн, связанных с передвижением на собаках. Так, однажды он обнаружил в коробке нудистский журнал, из-за которого его преследовали беспокойные сны, несмотря на то что изображенные там женщины были толсты и уродливы. Хотя он и вообще-то был склонен к подобного рода сновидениям.

Поднявшись в шесть часов, он прогнал сон, протерев глаза грязными пальцами, закурил трубку, съел две миски каши и полфунта бекона, выпил три чашки чая, упаковал свои пожитки и свернул палатку. («Ммм, ммм, эй-й-й, псы, эй-й-й» Батч и Пибрейн щерили зубы, готовые вцепиться друг в друга, а этот протяжный, негромкий клич успокаивал их). Потом нагрузил санки, запряг прыгавших вокруг него собак и в девять часов отправился в путь. Встав сзади на полозья, он весело покрикивал на собак, и четверть мили они пробежали единым духом.

В два часа пополудни Форбэш, вставший поздно, занимался подсчетом яиц — впервые за целую неделю — и тут услышал лай собак и гиканье Старшота. Веля упряжке повернуть влево, он высоким голосом кричал: «Ррек!» Собаки бежали дружно: лишь в трехстах ярдах от бухты Прибытия он обругал вожака. Был уже сочельник, и в колонии появилось десять пингвинят с голубыми нежными лапами.

По какой-то причине Форбэш не спустился вниз, чтобы приветствовать приятеля, помочь ему распрячь и накормить собак и захватить с собой часть пожитков.

Форбэш, усевшись на солнцепеке среди скал колонии № 9, думал о пингвинах, поморниках и тюленях, прикидывал, далеко ли тянется припай. По его расчетам, до чистой воды теперь было каких-нибудь двадцать — тридцать миль. Поморники возвращались с промысла раньше, чем прежде; видно, во время бурана ветром взломало большую часть ледяного покрова южной части моря Росса. Скоро море подойдет вплотную к берегу.

В колонии снова царило оживление. Снежные сугробы, окружавшие гнезда, почти исчезли, и хотя пингвины все еще выглядывали из снега, теперь они могли передвигаться, переворачивать яйца, ухаживать за птенцами. Пингвины непрерывным потоком возвращались с моря, и то и дело слышались восторженные клики птиц, узнавших супруга или супругу. Население колонии постоянно увеличивалось. Птицы, потерявшие яйца в начале инкубационного периода, возвращались, отыскивали своих партнеров и снова принимались за постройку гнезд — работу теперь бесполезную. Форбэш не мог понять, к чему им эти хлопоты, и объяснил это велением инстинкта, управляющего их жизнью.