— Да. Порезалась обо что-то во время падения. Наверное, о собственные лыжи.
— И потому вы бросили университет?
Еще один кивок, очень медленный.
— Да. Не могу толком объяснить почему. Даже сейчас. Я просто… почувствовала, что стала другим человеком. Понимаете?
Теперь киваю я. Да, отлично понимаю.
— Я откапывала его…
Она почти шепчет, приходится напрягать слух.
— У меня не было локатора GPS. Я откапывала своего парня, хотя знала — он уже мертв. Откапывала, чтобы активировать его маячок…
Эрин снимает колоду, кладет первую карту в кучу — все делает машинально.
Желание продолжать беседу пропадает. Зачем я спросила?! В конце концов, у меня тоже есть секреты и темы, которые я не хочу обсуждать. Вдруг Эрин в ответ поинтересуется моим прошлым? Опять начнет задавать вопросы о «Снупе»? О причинах моего увольнения? Вдруг спросит о друзьях, которых у меня нет, об одноклассниках, которые четырнадцать лет надо мной издевались, о семье, от которой я себя оградила?
Вновь слышу невнятные слова отца, рыдания мамы… Ощущаю привкус крови. Грызу заусеницу! Я торопливо прячу руки в карманы комбинезона.
Эрин ни о чем не спрашивает. Мыслями она не здесь, а где-то далеко-далеко. Лицо отрешенное. Эрин словно исповедуется.
— Понимаете, это я во всем виновата. — Она берет со стола свои карты, руки слегка дрожат. — Съехать с трассы предложила я. Именно я. Идея была моей. Я их убила. — Эрин громко сглатывает. — После такого люди меняются.
Она смотрит на меня, ждет. Я испытываю безумное желание взять ее за руку, сказать, что сочувствую, что понимаю…
Бредовая мысль, нельзя так себя вести. Опускаю взгляд на свою раздачу. Беру три карты червовой масти, сбрасываю валета. И говорю:
— Ваш ход.
Эрин
Что заставило меня вывернуться наизнанку перед Лиз? Очень странно. Я ни с кем не делилась своими переживаниями — ни с собственными родителями, ни с родителями Уилла. Даже коронера и спасателей интересовали голые факты, а не мои горе и шок.
Нельзя сказать, что возможности отвести душу не было: мама отправляла меня к психотерапевту, а бесчисленные друзья предлагали: «Если нужно поговорить, звони без стеснения». Я не хотела говорить. Не хотела вызывать жалость. Быть жертвой.
В какой-то мере мне понятны чувства Тофера и его окружения. Я чувствовала то же самое. Никогда никому об этом не рассказывала, но в первые минуты и даже часы после лавины, во время поисков Уилла и Алекса я испытывала не столько ужас, сколько потрясение и недоверие: неужели все это произошло со мной, с нами?! Нет, немыслимо. Со мной ничего плохого случиться не может! С другими людьми — конечно, а со мной — нет. Ведь я была золотой девочкой, скользила по жизни легко, как по волшебству, защищенная счастливой судьбой: семьей, миловидной внешностью и любовью Уилла.
Да, меня окружало счастье, и я это понимала. «Ну а как же иначе? — думала. — Счастье и удача мои по умолчанию!»
И вдруг они исчезли.
Мне стало невыносимо рядом с людьми, которые по-прежнему купались в лучах незаходящего золотого солнца, тогда как мой мир почернел от вины и горя. Стала невыносима жалость в глазах друзей…
В гостиной совсем темно. Я подхожу к часам на каминной полке — почти шесть вечера. Около двух часов назад Дэнни с Мирандой и Карлом должны были достичь
Возможно. Не точно.
Возможно и другое: дорога завалена камнями и деревьями, и усталая группа Дэнни до сих пор бредет сквозь ледяную мглу. Или шале
Господи, от этих «возможно» я сойду с ума!
Почему-то после ухода Дэнни и снуперов мне кажется, будто атмосфера вокруг сгущается. Я чувствую тяжесть снега, который давит на крышу и стены шале. Ощущаю многотонную массу, дремлющую на склоне горы в ожидании нового толчка. Вижу, как расползается по номерам и коридорам тьма.
Я знаю, что такое грань человеческих возможностей. Знаю, потому что однажды я за этой гранью побывала — в других горах, в обнимку с мертвым телом любимого, когда я медленно превращалась в ледышку без особой надежды на помощь. Я побывала за гранью и выжила. Вернулась. Вернулась в безопасную, нормальную жизнь.
Однако временами меня вновь тянет за грань, туда, где больше ничего не имеет значения, где каждый удар сердца приближает к краю… В подобные минуты мне чудится, что я опять рухну в бездну и уже не сумею проскрести себе дорогу назад.
Я закрываю глаза и вижу его лицо, лицо Уилла, холодное, белое, как мрамор, и безмятежное, такое безмятежное…
— Эрин, — доносится издалека.
Я трясу головой.
— Эрин…
Открываю глаза. Передо мной встревоженная Лиз.
— Эрин, вы как? Может, поищем еду?
Заставляю себя улыбнуться.
— Да. Конечно. Пойдемте в кухню, посмотрим запасы.
Я хромаю впереди, Лиз следом за мной входит в выстывшую темную кухню, разглядывает ее изумленно, точно пещеру Аладдина.
— Нашла к-консервированное кассуле, — сообщаю я, пытаясь в потемках разобрать надпись на этикетке.