Одиннадцать видов одиночества

— Хорошо, дом мы, допустим, построили. И что дальше? Какой первый вопрос мы зададим себе, когда все готово?

Было видно, что ему совершенно все равно, угадаю я или нет. Он знал этот вопрос, и ему не терпелось мне его сообщить.

— А где окна? — воскликнул он и развел руками. — Вот вопрос. Откуда приходит свет? Вы же понимаете, что я имею в виду под светом, да, Боб? Я имею в виду: где философия этого рассказа, в чем его истина?

— Откуда приходит озарение, — сказал я, и он прекратил перебирать слова в поисках третьего существительного и с удовольствием звучно щелкнул пальцами:

— Именно. Именно, Боб. Вы все поняли.

Дело было сделано; он налил еще по стакану имбирного эля, чтобы это обмыть, и тут же начал копаться в коробке с идеями, чтобы найти для меня пробное задание. «Случай», который он выбрал, состоял в том, что Берни Сильвер прямо в такси уберег от развала брак двух невротиков, просто понаблюдав в зеркало заднего вида за тем, как они ссорятся, и подбросив им несколько хорошо обдуманных фраз. Идея, по крайней мере, была такая. Текст на карточке гласил примерно следующее:

Муж и жена, прекрасно одетые (высший свет, квартира на Парк-авеню), начинают ссориться прямо в машине, оба в расстроенных чувствах, дама вопит, что подаст на развод. Смотрю на них в зеркало и вставляю пару замечаний. И вот мы уже смеемся. История о браке и т. д.

Берни выразил полную уверенность в том, я с этим справлюсь.

В нише, пока он доставал из шкафа мой плащ и помогал мне его надеть — процесс, отработанный до мельчайших деталей, — у меня было время рассмотреть фотографии Первой мировой: длинная шеренга солдат, несколько пожелтевших снимков в рамках — хохочущие молодые люди стоят в обнимку, и посередине одиночная фотография горниста на плацу, вдали виднеются пыльные казармы, над которыми реет флаг. Снимок так и просился на обложку старых выпусков «Журнала американского легиона» с подписью типа «На посту» или что-то в таком роде — идеальный солдат, поджарый, вытянувшийся по стойке смирно, и Матери золотой звезды[26] выплакали бы все глаза, любуясь тем, с каким благоговением и мужеством этот прекрасный юный профиль приникает к простому, но столь выразительному горну.

— Что, нравится вам мой мальчик? — спросил Берни с нежностью в голосе. — Готов об заклад биться, что вы никогда не угадаете, в кого теперь превратился этот мальчик.

В Уэйда Мэнли? В доктора Александра Корво? В Лионеля Триллинга? Но мне кажется, на самом деле я знал — еще до того, как обратил внимание на его смущенное, лучащееся счастьем лицо, — что мальчишкой был сам Берни. Не побоюсь сказать глупость: он даже меня восхитил — не то чтобы сильно, но по-настоящему.

— Черт возьми, Берни. Вы здесь великолепно выглядите.

— Уж точно, что был гораздо стройнее, — сказал он и похлопал себя по гладкому брюшку.

Он проводил меня до двери, и я помню, что вглядывался в его большое, глуповатое, дряблое лицо, стараясь обнаружить где-то внутри черты молодого горниста.

По дороге домой я покачивался в вагоне метро, чувствуя легкую отрыжку имбирного эля во рту и все больше убеждаясь в том, что двадцать пять долларов в неделю за пару тысяч слов — не такой уж плохой куш для писателя. Это ведь едва ли не половина того, что я зарабатывал, прозябая по сорок часов в неделю над внутренними корпоративными облигациями и облигациями с фондом погашения; и если Берни понравится этот первый рассказ, а я в дальнейшем смогу выдавать ему по рассказу в неделю, это будет практически равносильно пятидесятипроцентному повышению зарплаты. Семьдесят девять в неделю! При таких доходах — плюс еще сорок шесть, которые зарабатывает Джоан на своей секретарской должности, — мы очень быстро накопили бы на поездку в Париж (быть может, мы и не познакомимся там ни с какой Гертрудой Стайн или Эзрой Паундом, может, я и не напишу там своего «И восходит солнце», но поездка за границу, причем чем раньше, тем лучше, была ключевой для моих хемингуэевских планов). Может, эта работа мне даже будет в радость — или, по крайней мере, забавно будет рассказывать об этом знакомым: зашибать у сшибалы, строить для строителя.

Как бы то ни было, в тот вечер я сломя голову несся по Двенадцатой Западной улице, и мне удалось не вывалить все это на Джоан с криками, смехом, ужимками и прыжками только потому, что я заставил себя отдышаться, прислонясь к почтовым ящикам в подъезде, после чего изобразил на лице непринужденность и удивление, с которыми я собирался сообщить ей эту новость.

— Хорошо, а кто за все это платит, как ты считаешь? — спросила она. — Не он же сам. Двадцать пять долларов в неделю таксисту явно не по карману — если все это затянется.

Об этом я как раз не подумал, — в железной логике этого вопроса была вся суть Джоан, — но я сделал все, что смог, чтобы пересилить ее логику собственным романтическим цинизмом.

— Откуда мне знать? Да и какая разница? Может, Уэйд Мэнли вкладывается, а может, этот доктор-как-его-там. Суть в том, что деньги есть.

— Ну ладно, — сказала она. — И за сколько, ты думаешь, ты напишешь этот рассказ?