Одиннадцатый цикл

– Пусть велика сила твоя, но тебе недостает цели.

Наставник явил Иеварусу и другие образы прошлого. Как некогда смертный принес себя в жертву и стал Рыцарем боли, ныне усеянным торчащими шипами – символом его вечного страдания. Семя узрело духовное и сущее, что было прежде и что связывает его с родом людским.

– Я не понимаю, наставник, – сказало оно тогда. – Моя цель – сразить Зло и завершить Цикл, разве не так?

– Нет, Иеварус. Таков долг твой, но во имя чего ты свершишь предначертанное, определить тебе должно лично.

* * *

Шагая по открытому широкому двору обители Владык, Иеварус созерцал панораму Минитрии. Неохватный простор от моря с одной стороны до горного хребта – с другой потрясал до глубины души.

Одиннадцатое Семя отличало правду от вымысла, видело предметы, различало цвета, осознавало, что укол меча в сердце означает смерть, но само понятие смерти было ему недоступно, непостижимо, как любовь, ярость, как нечто элементарное, вроде жеста, когда раненый малыш протягивает руку.

Отнюдь не в том беда, что Иеварус отказал смертным детям в помощи. Хуже всего, что сердце его даже не дрогнуло.

– Иеварус.

Перед Семенем возник Эолус – необычное и редкое создание, плоть от плоти отпрыска Владык. Одному юнгблоду даровали носительницу, которая и произвела на свет Эолуса.

Кожа его была розовой, как поверх свежего рубца, ноги – трехпалыми, звериными, предназначенными для сильных и размашистых толчков. Длинный извилистый хвост раздваивался на конце, но отростки были сложены вместе и спрятаны.

Последней его особенностью были рога диковинного свойства, что извивались и меняли форму, то завиваясь спиралями кверху, то растягиваясь в стороны на манер бычьих или заворачиваясь в бараньи. От них как бы сами по себе отделялись и ветвились выросты неповторимого вида.

– Как сегодня прошли занятия? – заговорил Эолус. Семя моргнуло и отвернулось к пейзажу далеких земель. Эолус кашлянул. – Позвольте напомнить, что за стенами нашей обители придется соблюдать человеческий этикет. Обойти вопрос молчанием неприлично.

Иеварус повернулся к нему.

– А если мне нечего ответить?

– Все равно не молчите.

На лице Иеваруса не дрогнул ни один мускул. Пронять его думы было невозможно.

– И вот опять. Я не понимаю, что вы все хотите.

Эолус оживился.

– Вы в замешательстве?

Семя равнодушно моргнуло.

– В замешательстве?.. Возможно. Я не понимаю этот мир, не понимаю, почему мне не позволено исполнить долг. Замешательство тоже неприлично? – невинно спросил отпрыск властелина.

– Напротив, это допустимое чувство, пусть и слишком присущее смертным. Владыки замешательства не испытывают.

– Почему?

– Время. Когда живешь вечность, нужда в чувствах отпадает. Злость, любовь – для нетленного Владыки все это бренно. Зачем отвлекаться на мимолетный порыв, искру? Вместо чувств ими движет нечто более глубокое – цель, устремление.

– А ты испытываешь чувства?

– Ну, я‑то все же не Владыка…

Семя хлопало глазами. Шевелящиеся рога Эолуса завернулись вокруг его лица – лошадиной морды.

– Да, Иеварус. Чувства у меня есть, – не сразу ответил отпрыск юнгблода. – Есть и желание исполнить свой долг перед родом и Владыками.

– Как Сэльсидон? – Слово «долг» дымкой держалось в воздухе.

– Нет, не совсем, – посмеялся Эолус. – Ее долг был куда важнее.

– Долг бывает разным по важности? – Иеварус будто схватил суть идеи, но так казалось лишь секунду. Как трудно все-таки было прочесть его гипсовую маску лица.

Отметив, что Семя в тупике, Эолус переменил тему.

– Ну а как с улыбкой? Репетируете? – Его хвост завилял взад-вперед.

Смотреть, как Иеварус воспроизводит указания, как дергаются мышцы лица, было больно. Растяни губы, приподнимая уголки, затем обнажи десна с зубами – так положено улыбаться, но у него, сравнил про себя Эолус, выходило под стать механизму из шестерней и шкивов, что пытается показать чувства. Перламутровые глаза оставались стоически холодны, остальное лицо было неподвижно.

Действо поистине ужасало, пока не начало смешить.

При виде этой натужной, почти болезненной гримасы Эолус не сдержал хохота. Десна обнажились до предела, стиснутые зубы напомнили злобный обезьяний оскал, кожа натянулась чудовищным образом.

– Надо порепетировать еще.

– Не получилось? – озадачился Иеварус.

– Есть к чему стремиться.

На этом создание с лошадиной головой удалилось обратно в объятия эфемерной теневой поволоки, и очертания его, колыхаясь, постепенно растаяли на фоне тесных зданий, словно беспредельных в своих размерах и глубине.

* * *

Иеварус шел по внутреннему двору, наблюдая за черными полотнами теней, что плыли по мосткам. Этот потусторонний готический мир был ощетинен шпилями и башнями, взирающими на все и вся круглыми витражными окнами. Растянутые, деформированные немыслимым, неописуемым образом грозные сооружения внушали чувство ничтожности, глядя на живых сверху вниз, подобно вершителям судеб.

С края двора открывался вид на нижние ярусы утеса Морниар, что простирались вперед продолжением его тела.