Одиннадцатый цикл

Первобытное начало жаждало вновь вкусить той страсти, но я себя приструнила. Рафик – один из тех, кто меня погубил.

Я бросила расческу на кровать и пропрыгала следом – на удивление резво, живо. Растущее желание все больше меня подчиняло, суля возможность отвлечься от мрачных мыслей о себе.

На миг, вот странно, меня охватил стыд. Я вообще вправе себя ублажать?

После всего случившегося, после моего краха, привлеку ли я, увечная, опаленная, хоть кого-то? Не позволив себе увязнуть в этой темной думе, я охотно нырнула в закипающее озеро страсти.

Из-за неуверенности, неопределенности длиной в месяц все происходило стремительно и бурно. В мышцах, в костях скопилось такое напряжение, что оно распирало тело изнутри и буквально молило дать ему выход.

Стыд, сожаление, зависть, жалость – с этими чувствами я прежде не зналась, но теперь мы стали неразлейвода. Постоянный их поток сейчас смешался в круговерти пестрых красок, что утягивал меня все глубже в пучину похоти.

Я была в свободной одежде, посему пришлось только спустить на ногу исподнее.

Жар в промежности был первобытным, животным; он успокаивал в отличие от того, что стегал тело. Я перехватила расческу и скользнула рукоятью к самому горнилу, растравляя пламя, вкушая мгновение и саму жизнь. Не мучили меня больше фантомные конечности – я чувствовала, как от блаженства шевелятся мышцы и кости в культях, как раздутое пламя вдыхает в них жизненную силу.

Пик наслаждения был уже близко. Я трепетала, смакуя каждый миг, дарующий свободу от новой моей действительности – мутной и застойной, как перекрытая река. Растянутое, насыщенное негой мгновение позволило, пусть ненадолго, вынырнуть из летаргического оцепенения.

Жизнь бурлила во мне, и от этого рука заработала еще резвее. Чувство тепла, истомы, что разрастались между ног, охватили все тело, заключая в свои объятия.

Тело трепетало, ногу свело спазмом, рука напряглась. Культи дергались, ни на что не опираясь. Хоть сейчас я принадлежала себе: делала что хочу, сама приближала момент кульминации – и никому этого у меня не отнять.

Я чувствовала, как жар мною завладевает, как скопленное напряжение и нахлынувшие чувства просачиваются с потом из кожи. Рука сама по себе набирала скорость, меня всю выгнуло дугой.

Момент экстаза настиг меня вспышкой, захлестнул волной пульсации, что отдавалась во внутренних стенках.

Я была наедине с собой, в своем – только своем – теле. Я толком и не задумывалась, что оно еще при мне. Тело, что чувствует боль, ласку, удовольствие и достигает избавления через невероятное блаженство. Эта столь ясная, но столь мимолетная мысль тут же придала мне сил.

Взмокшая и разгоряченная, я с улыбкой уставила глаза в чистый потолок, переводя дыхание. Жизнь продолжается, значит, и выход найдется. Я бросила взгляд на запертую дверь, отрезавшую путь на волю, и прикинула, как быть.

* * *

Когда дверь отворилась и ко мне вошел любящий, заботливый Джеремия, я разыграла спектакль. Строго говоря, мне так не хватало любви, что изобразить признательную и послушную сестру оказалось нетрудно. Рыдая в любезно подставленное плечо брата, который гладил меня по спине, я нарочно напоминала себе, что это все фальшь. Теперь почему-то верилось проще.

Слухи чумой расползлись по городу, и к нашему порогу потянулись вереницы сочувствующих с подарками и утешениями. Отец ворчал из-за этих проявлений жалости. Якобы все смотрят на нас свысока.

Мать же, наоборот, с радостью вскрывала свертки со всякой всячиной, от горячих пирогов до щедрой сахарной головы.

– Сахар? – недоумевал отец, пренебрежительно поведя усами. – От Горандезов, надо полагать. Точно от них! Горандез мнит себя лучше всех, раз производит кареты для вельмож. Тьфу! Из-за таких кровопийцы и стоят у власти.

Мать как будто и не слышала отцовского брюзжания, в приступе жадного, ненасытного азарта разворачивая сверток за свертком. На очередном ее пухлые щеки промялись ямочками от улыбки, а глаза утонули где-то под надвинутыми жирными бровями.

– Фрэнк! Ты смотри! – Она достала на свет золотую подставку в виде весов, держащую вместо чаш бронзовое и серебряное яйцо. – Солонка и перечница!

Я с убедительной подавленной миной наблюдала за всем действом с того конца обеденного стола. Торопиться некуда – я изучала обстановку, ела за двоих и втайне упражнялась в своей комнате.

Труднее веса и силы физической было нарастить утраченную духовную. Как бы я ни прозрела после той вспышки страсти, от запала и вдохновения преступно быстро осталась одна шелуха. И все же я не сдавалась, шаг за шагом наверстывая свое. Ни семье, ни даже мне самой уже не задушить этот порыв.

– Ах, Нора! Чуть не забыла! – Мать повернулась ко мне с восторженным блеском в глазах.

Я состроила кроткую улыбку.

– У меня же для тебя подарок! – Она вскочила и подбежала в угол комнаты; платье – по обыкновению пышное – колыхалось при каждом шаге.