Одиннадцатый цикл

И вот долгая мучительная дорога, в которой я натерла весь зад, привела нас в Басксин – место, что я имела несчастье называть домом. Отец уговаривал кучера въехать прямо в деревню, но кони, сказал тот, не пройдут по улочкам.

Брюзгливо сетуя, отец прикрыл мое увечное тело сюртуком и помог вылезти. Он торопливо повел меня к дому по запруженным любопытными зеваками тротуарам.

Сюртук скрывал меня с головой, точно ненужную мебель, так что я не видела лиц, слыша только обрывки голосов и шушуканья.

– Отец, не спеши так, – сказала я.

– Шевелись давай! – шикнул он под нос.

Мать позади тоже просила помедленнее. Было слышно, как она запыхалась.

В конце концов растущая толпа зрителей осточертела отцу и он подхватил меня на руки, как маленькую. Я вспыхнула. До чего я все-таки стала легче!

Он занес меня в дом и опустил на пол, затем опять вылетел. Снаружи донеслось, как он подгоняет мать.

Я сняла сюртук с головы и осмотрелась.

Снизу все убранство казалось больше. Вся мебель, тикающие часы с узором бдящего ока, стол высотой мне по грудь. Спертый воздух отдавал плесневелым душком родительской старости и чем-то знакомым, проникавшим в меня сложной смесью ужаса и умиротворения. Душная улица так резко сменилась обставленным закрытым домом, что голова пошла кругом.

– Закрой дверь, дура! Соседи увидят! – Отец втолкнул запыхавшуюся мать в дверь.

Она уронила мой костыль рядом со мной и грузно плюхнулась в стоящее наготове кресло, живо заработала веером.

Ее щеки ярко алели, а под мышками образовались два огромных мокрых круга. Продев руку сквозь раму костыля, я взялась за кресло и поднялась на ногу.

Затем я прыжками развернулась к родителям и лишь теперь, подняв глаза, увидела, с какой жалостью они за мной наблюдают и как дрожат у них губы. Оба не знали, что сказать.

– Где Джеремия? – спросила я. Последний раз я видела младшего брата перед тем, как броситься отсюда вон, и вдобавок уже несколько лет не получала от него писем.

– Скоро придет, – с гордой улыбкой заверил отец.

* * *

Лестницы стали моим проклятием. По ступеням я спускалась из первого лазарета, по ступеням ползла во второе пристанище, теперь же по ступеням поднималась в свою комнату.

Все же гордость, эта упрямая, неодолимая сила, не позволяла мне принимать помощь. Одних не хотелось обременять, у вторых я вызову жалость, а жалость мне не нужна. Ну а родители только и ждут услышать мои бессильные мольбы. Не дождутся!

После долгих заверений, что я справлюсь сама, я собрала волю в кулак и сосредоточилась на задаче. Прыгать пришлось не одну минуту, но я не сдавалась. Хвала всему святому, в конце родители не захлопали на манер сестер. Только забрюзжали. Отец пенял мне за неоправданное упрямство и неблагодарность – а ведь, говорил он, меня не отказались принять обратно!

Комната, спасибо родителям, была по большей части нетронута. У деревянной стены стояла моя аскетичная, но оттого не менее дорогая кровать с выцветшим бельем. Рядом расположился шкаф с благопристойной женственной одеждой.

По левую руку был туалетный столик. Когда-то я тяготела к более привычному женскому образу. Переменяла прически, обильно пудрила кожу, красила губы пунцовой помадой и сетовала на кривые выпирающие зубы. В тот период мы с матерью сблизились как никогда, хоть в чем-то находя общий язык. Сколько лет прошло!

Я посмотрела на выцветшую древесину комода. Он был меньше, чем запомнился, и с виду такой же дряхлый, как я.

Всего через два-три часа прибыл Джеремия, о чем дали знать бурные родительские возгласы, вползшие снизу глухими отголосками. Не верится, что братик, с которым я столько лет не виделась, уже на пороге.

Вскоре тяжко загромыхали по ступенькам его нестройные шаги. Они приближались, взбираясь на второй этаж, и остановились у двери. Я отчетливо слышала стук трости.

С той стороны мялись, медлили. Я затаила дыхание. И вот раздался стук.

– Входи. – Я готовилась заговорить с мгновения, как брат вошел в дом, но голос все равно дрогнул.

Дверь медленно, со скрипом, отползла. Мой уже не маленький брат смотрел на меня чувственными, с тенью печали, глазами.

– Здравствуй, Нора.

Джеремия по-прежнему был плотно сбит, но я и не думала, что за переходный возраст он так вымахает. Ничуть не меньше самого высокого из людей и самого низкого из акар, брат вошел ко мне в черной церковной рясе Зрящих и со столой на плечах.

С годами его каштановые кудри стали только гуще, а оба подбородка – мясистей и выпуклей.

Брат раздался и ввысь, и вширь, однако больше не источал былой уверенности. Рост, телосложение, даже, казалось, присутствие – во всем он стал больше. Что не померкло ни капли, так это нежное сияние голубых глаз – маленьких бусин, глубоко посаженных на уж очень округлом лице.

Я оглядела его могучие руки с перстнями и заметила на рукояти трости броский узор в виде глаза из россыпи голубых и одного белого самоцветов.

Оправилась я от изумления и заговорила нескоро.

– Вот это вытянулся…

Джеремия басовито усмехнулся, и даже смешок вышел мрачнее и тягостнее по сравнению с былым, беззаботным.

– Как же, право, давно мы не виделись.