Одиночество контактного человека. Дневники 1953–1998 годов

Итак, человек, добившийся многого в науке, завидует, бешено завидует писателишке. Он завидует и презирает его за меленький ничтожный талантишко.

Он сам писал когда-то. Задавал бешеный ритм и считал, что раздвоенность – это конец любого человека. И вот он задумывает роман… Он пишет его втайне, выворачивает себя наизнанку, обнажает себя до боли. Он – вещь, которая познает самое себя.

А дальше он не знает, что делать. Показывать? Но стоит ли? Нет. Он отдает его другу. И тот печатает.

И вот тут начинаются страдания человека и ученого. Он «кусает локти». Он ненавидит. Он готов позвать его в суд, есть свидетели.

И он решается на этот суд…

Конец – катастрофа. Смерть журналиста.

Бог мой! Как это прекрасно, но выдержу ли я??[221]

10.2.70. Был у Гора. Советовался о романе. Сказал: интересно, но мысль должна быть крупнее. Мысль та, что между идеей и создателем должно быть нравственное единство.

Я думаю, что и еще одна мысль… Гремит слава, поется аллилуйя этому роману, но он схимичил… Он уже не способен жить так, как жил раньше.

13.2.70. Демиденко избил Козлова[222] за то, что тот сказал, что надо резать еврейских детей.

Гор вскочил, заметался по комнате.

– Неужели! – сказал он. – А ведь никто не выступит! Я бы выступил, если бы мне разрешила Наталья Акимовна!

8.4.70. Комарово. Брожу с Гором. Стараюсь больше услышать его. Сегодня очень хвалил – не то слово – высоко отзывался о прозе Рильке. Это, сказал он, источник, из которого черпает Цветаева.

О ее прозе отзывался очень сдержанно, скорее не хвалил, а вот стихи – это иное.

Я пытался с ним поговорить о Маляровой[223] (сегодня встретил ее, говорили о разном). Он сказал:

– Есть талантик.

Я сказал, что новая ее книга местами хороша.

Он опять сказал:

– Да, да, я читал ее стихи. Есть небольшой талантик.

17.4.70. Гор высоко отозвался о романе[224]. Сказал – очень остро. Такого уровня в «Неве» пропустить не могли.

Сказал:

– Вы пишете как в жизни. А в искусстве иногда писатель должен оторваться от жизни. Воссоздать то, что подсказано его фантазией. Таков ли был Нечаев, как его написал Достоевский? Он стал много сложнее, интереснее, глубже. Отчего идут к примитиву художники? Там они свободнее, неожиданнее, дальше от оригинала… Ребенок свободен тоже, как гениальный художник. Гоголь, Кафка – все это иррациональные творцы. Кафка показал, что и в иррациональном нет выхода, подсознательное еще страшнее сознательного.

28.6.70. Почти ежедневно вижу Гора, радуюсь каждому нашему разговору, страдаю, что мало знаю… Он много размышляет о времени, о пространстве. В реальной прозе, говорит, человек прикреплен к времени и пространству. Пространство – это конкретность, где он живет. Время – это движение его жизни. В фантастике все иначе…

…Если бы не Гор, что бы я знал о многих философских проблемах. Ноль…

29.6.70. Гор сказал:

– Позитивисты думают, что мир не реален, а факт реален. А кто реальнее для нас – Дон Кихот (миф) или Иван Иванович (конкретность)? Кто реальнее – Пушкин или Онегин? Христос? Так ли важно – был он или нет? В него верили как в конкретность.

…Читал мне свой новый роман «Изваяние». О времени. Только искусство сильнее времени, оно его уплотняет, раздвигает. Девушка-искусство способна превратить в реальность любое пространство, перенести его на холст и т. д[225].

3.7.70. Ежедневно бываю у Гора. Читал мне Адамовича[226], воспоминания. К сожалению, куски. Удивительно тонко.

О Достоевском: «Конечно, его герои не могут пригодиться для нового общества, но без них – без такого высокого, никем, кроме него, не переданного страдания, ненависти, нельзя в это общество войти».

О Блоке. Он – самая высокая фигура в литературе ХХ века. В нем была судьба. (Я это понимаю как предчувствие трагедии.)

Есть мысль об «индивидуалистической революции» (Герцен) как следующей за революцией главной. Можно было, говорит Адамович, предположить, что все согласятся на свободу, но равенство – вздор. Нужно ли оно? Иван Иванович не хочет такого костюма, как у Петра Петровича.

Чуть вульгарно, но тут, я думаю, уже начинается физиология или психология человека, а с этим нельзя не считаться.

10.7.70. Бурсов[227] сказал:

– Гор спросил у меня: что я думаю об иконе? Я ответил.

– Но куда же это ушло?

– Гор сказал: я думаю, это перешло к Достоевскому.

10.7.70. Сегодня бродили с композитором Клюзнером[228]. Человек очень умный и начитанный. Я впервые так близко сталкиваюсь с человеком музыкального мира. И что же – не актерская первосигнальность, а глубина, философское осмысливание многих сторон жизни, литературы, истории.

Говорили о «Докторе Фаустусе» Т. Манна. Он считает (Гор не согласен, но, как обычно, без вступления в спор), что это вредная, путаная книга. Черт обвиняет Леверкюна[229] в гибели немецкой музыки и излагает свою теорию (эту теорию в это время опубликовал композитор-еврей)[230]. То есть он обвиняет евреев в гибели немецкой музыки.

– Это не умственная книга. Автор умствует, запутывается в понятиях и философских категориях.