Одиночество контактного человека. Дневники 1953–1998 годов

Рассказывают, что по приезде в Париж изгнанный из Ленинграда Ефим Эткинд сказал по телефону питерскому ученику: «В пределах ненормального – все нормально». Вот и отец считал, что надо исходить не из возможности, а из данности. Главное – продолжать трудиться. Ежедневно, в положенный час, садиться за письменный стол.

Так заведено, что кузнец кует, столяр снимает стружку, а писатель стучит по клавиатуре. Важно не то, что у каждого из них получается, а то, что через эти занятия они обретают себя. Казалось бы, так будет всегда, но все оказалось сложнее.

В последних тетрадях отец жалуется, что его оставила способность писать. Или, по крайней мере, может оставить. Дело не в отсутствии сюжетов – дневник буквально от них ломился, – но в том, что ему не хотелось ничего.

Регулярно машинка открывалась, появлялись какие-то тексты, но это было не то. Он, как мог, сопротивлялся. Заставлял себя начать одну, а потом другую книгу. Когда же чувствовал, что уныние побеждает, просил Того, Кто Дает Силы: «Господи, снизошли мысль мне, пусть скромную, но все же работу» (запись от 15.12.97).

Опухоль, от которой он умрет, сперва проявила себя так – впервые за многие годы он трудился через силу. Вроде как по привычке. Потом болезнь лишит его речи, почти на шесть лет сохранив жизнь.

Не впервые в этой книге я вспоминаю о его последних днях. Не буквально о последних, а о тех последних, когда он мог задаваться вопросами.

Для этой главы эта склонность очень существенна. Да и для других глав тоже. Важно, что отец постоянно спрашивает себя и пытается себе ответить.

Конечно, утверждать невозможно. Если у него и потом были вопросы, то об этом уже не узнаешь. С некоторых пор это был наглухо закрытый сосуд.

Хочется все же закончить чем-то позитивным. Не январем девяносто девятого, а хотя бы октябрем девяносто восьмого. Он уже что-то предчувствует, но пока знает, как этим страхам противостоять.

Когда-то этот секрет ему открыл Геннадий Гор. Старого писателя много раз прорабатывали на собраниях и ругали в печати. Он долго терпел, а потом стал коллекционером. С тех пор ситуация стала исправляться. Взглянешь на висящих на стене Тышлера и Панкова – и опасность отступает. Может даже померещиться, что победа за красотой.

22.1.53. Как надоели эти медицинские предметы! Сколько желаний борется во мне. Бросить оперативку[904], взяться за рассказ – и писать. Вот счастье… Даже тому бездарному управдому завидую, который был на конференции молодых авторов. Он делает то, к чему его тянет.

10.12.53. За эти дни произошло масса интересного. Во-первых, от института меня послали на конференцию молодых писателей… После первого дня были семинары. Я попал к Хазину. Он похвалил мои фельетоны, а первый рассказ разругал насмерть – слабо, неинтересно. Мало домысла. Думаю, что я очень скованно пишу. Надо разворачивать свое воображение. Не бояться черновых поисков. А я дальше диалога не иду. Вот сейчас читаю Панову – книга интересная и прием хороший – думает за героя, и ты его ощущаешь, мыслишь вместе с ним[905].

На второй день я отдал рассказ «Принципиальный папа». Хазин кое-что похвалил. Сказал, что рассказ неплохой, есть смешные места и т. д. … Советовал работать. А когда? Сессия на носу, и надо учиться. Если бы я только мог, я бы отдавал все время литературе.

Хочу писать и буду…

Конечно, у меня мало жизненного опыта, но еще я мало наблюдаю. Вернее, мало думаю над тем, что вижу… Персонажей полно, они смешны – и не описаны.

24.5.54. Позавчера дома у нас был Вольф Мессинг. Это чрезвычайно любопытный человек. Он, как сам говорит, имеет большой дар. Притом умеет читать мысли. Мне кажется, он пользуется им, чтобы убедить всех в своей святости. Сидел за столом и всем предсказывал. Обо мне сказал родителям: «Вы должны быть счастливы, что у вас такой сын. Он очень многое сделает в жизни. Но он очень добрый. И этой добротой будут пользоваться в жизни многие. Отберите у него деньги!» Потом он предсказывал всем! Одной – мужа, другому – погоны полковника и докторскую диссертацию в 56 г.

2.7.54. В литературной жизни много изменений. Зощенко – дурак – опять вылетел из Союза писателей[906].

16.11.54. Неудобно перед Олюшкой! Она, конечно, мне ничего не говорит. Но, действительно, нужны деньги, и я их могу заработать, но тяга к рассказу так сильна, что я складываю оружие фельетониста и опять бросаюсь в бесплодные творения.

А может быть, и удастся стать писателем! Может быть!

14.7.55. Пример языка замполита:

– Товарищи, можно пойти на пьесу в горьковский театр[907]. Пьеса написана после 2‐го съезда писателей. Соответствует всем поставленным задачам. Отражены все вопросы, которые нужны сейчас. В общем, пьеса хорошая. Давайте сходим.

…Очень смешной случай произошел со стенной газетой. Замполит попросил меня написать статью. Я сочинил невинные стихи. Около газеты собралась толпа. Мысль о том, что корабельная рында грязная, была истолкована неожиданно.

– Это не рында грязная.

– А что?

– Это нас всех обосрали.