Одиночество контактного человека. Дневники 1953–1998 годов

1.6.85. Вчера был весь вечер у Герты Михайловны Неменовой, маленькой старушки, сухонькой, плосконькой, но с лицом одухотворенным, с умными живыми глазами. Курильщица. Очень живая, говорит почти шепотом, округляя глаза.

Живопись разная. Но одна – шедевр. Это странная вещь «Балерина». Старуха в зеленой пачке, в спущенных чулках, рыжеволосая, с руками прачки, красными, натруженными. Она писала ее в конце 20‐х, увезла в Париж, где жила год и три месяца на стипендию от государства. И Ларионов, и Гончарова были в восторге от этой работы.

Натурщицей была Полина Бернштейн[345].

– Я подошла к ней и спрашиваю: «Нет ли у вас голубой пачки?

Она отвечает:

– Зеленая есть. Знаете, я ведь училась танцевать вместе с Лилей Брик.

И она надела.

– Я только попросила ее: «Оставьте чулки». Она с удовольствием позировала, но, кажется, я разбила ей жизнь. – «Можно придет посмотреть мой знакомый?» – Я разрешила. И он пришел. Невысокий человек в темном пальто. «Похожа?» – спросила я. – «Да, похожа». И он исчез.

Очень мама смеялась, когда увидела. Я не экспрессионист, как немцы Дикс и Гросс, я их увидела только тогда, когда здесь была выставка. Я чувствовала: надо писать не как немцы, а как французы. У немцев есть обязательная литературная концепция, а надо искать концепцию живописную. Я взяла натурщицу и поместила ее в живописную среду.

– «Круг» я презирала. Мне нужно было выставиться, и я напросилась к ним, но затем поругалась и вышла. Они были либералами, очень умеренными, у них не было своей живописной идеи. Мне были ближе Татлин и татлинцы, Малевич, а не круговская половинчатость. Правда, и среди них были очень талантливые люди. Вот Емельянов[346], Осолодков[347] (мы оба называем «Противогаз», это ее удивляет). Либерализм их объединял.

О своих картинах, которые кажутся «от ума», сделанными, Неменова говорит:

– Они любят солнце.

– Я попала на «Осенний салон». Но перед выставкой нашла на блошином рынке странную раму с медным петухом. И точно размером как «Балерина». В этой раме ее и выставила.

Ларионов взглянул и сказал:

– Это живопись, я вас поздравляю.

А маршан удивился:

– Это вы написали? – Он увидел, что я плачу, – картину повесили в углу и за печкой. Он сказал: – Прессу вы уже не получили, теперь вам нужна публика.

Люди подходили к картине, читали «Неменова», но произносили: «Неменоко». «Сумасшедшая, но талантливо». Картина получила резонанс.

Потом я сделала фотографию и разослала маршанам. И придумала цену в полмиллиона – мне было жалко расставаться с ней.

– Ларионов меня познакомил с Пикассо, но при этом очень ревновал меня к Пикассо. Пикассо был меньше меня ростом (Г. М. показывает на мой лоб).

Я ему сказала:

– Я видела в Эрмитаже ваших «Купальщиц», я даже смеялась.

– Вот видите, какая у нас молодежь! – бесился на это Ларионов. – Человек редко смеется, когда остается один.

Пикассо спросил:

– Вы любите Руссо? (Очень точно, «Балерина» напоминает Руссо. – С. Л.)

– Да, очень.

– Приходите ко мне, у меня висит над кроватью Руссо.

– Ну и девочка советская! – поражался Ларионов. И запретил: – Никуда вы не пойдете.

Я заболела. И говорила Ларионову:

– Вы были у Пикассо?

– Нет.

– Идите без меня.

Я плакала.

Ларионов говорил Гончаровой.

– Наша Герточка – дура. Ну что ей Пикассо? – и утешал меня вместе с Натальей Сергеевной. – Мы ваш бар (я тогда делала) покажем Корбюзье.

О Ларионове: он менял даты картин.

– Иванова-Ленинградская[348] была женой Карева[349], а затем женой Емельянова. Емельянова арестовали. Он был очень талантлив. Погиб там. Емельянов был лет на шестьдесят младше Ивановой (Взгляд ребенка. – С. Л.)[350].

– Свиненко[351] иронизировал надо мной, я не знала, какой он живописец.

– «Круговцы» «загибали» мои холсты. Они молились на французов, у меня не было святого в Париже. Все здесь: Малевич, Татлин, Филонов.

Н. училась у Петрова-Водкина, у Карева. Первый был прекрасный педагог.

2.6.85. Вчера был у Якова Михайловича Шура в светлой двухкомнатной квартире на Мориса Тореза, 100. Здесь, в отличие от Герты Михайловны, идеальная чистота, простор. Ни пылинки! А у Н. – ужас, и только в окно у нее, в этакий плафон выступом – открывается замечательная перспектива Большого проспекта Петроградской стороны. Удивительный ракурс!

Здесь в комнате картины самого художника, тихие, уравновешенные, покой в них – стоит вода в Неве, начало весны, таяние, ни ветерка. Это не Фрумак с его буйством.

И сам Шур – тихий, молодой в 83 года, четко-логичный, спокойный. Формат и его самого, и его картин одинаково-небольшой.

На стене цветы Виктории Белаковской, Купервассер[352], Траугота[353]. Первая, мне кажется, очень хороша. Об этих букетах ее муж Прошкин[354] с возмущением говорил: «Кому это нужно?»

Теперь по сути:

– «Круговцы» – это был один выпуск, закончили одновременно, их почти «выкинули» из Академии. Мы все учились у мастеров. В Штиглица, а потом в Академии нас было человек 40. А первая ячейка «круговцев» – человек 15.