Одиночество контактного человека. Дневники 1953–1998 годов

Пунин, выступая на выставке Гринберга[366], сказал Серову[367]:

– Мы пережили блокаду, переживем и вас.

Эта банда и погубила Пунина.

– Тогда мы лучше знали о событиях в живописи. Что делается в Москве? Теперь что-то известно только по тем художникам, которые выскакивают, как Шилов[368].

– Емельянов – замечательный художник, он часто бывал у Русакова, дружил с ним.

– «Круг» шел от французов. Ведерников – Марке[369]. А еще Лапшин, Гринберг, Успенский[370].

– В Академии были индивидуальные мастерские. Карев, Альтман[371], Браз[372], Петров-Водкин, Шухаев. Бенуа[373] ходил по мастерским, записывал, кто ему нравится, отбирал студентов, но вскоре уехал.

– «Стиль эпохи». У нас была группа, которая создавала теорию: Пакулин, Самохвалов, Пахомов (был индивидуалист, не компанейский). Когда заканчивали Академию, Эссен[374] (директор) разрешил выставку, для отбора картин были приглашены отсталые академики, тогда мы устроили забастовку, решили не давать работы, а Пахомов повесил. И вот подошел к нему Моисеев, здоровенный мужик, поднял его и вынес из зала. И тогда Пахомову пришлось согласиться с требованиями «Круга».

– Учеба в Академии была платная, для имущих 25 рублей. Но никто не платил. Существовало равенство между художником и мастером.

– Браз Осип Эммануилович приходил к ребятам, его сопровождала жена, все получали по горбушке хлеба с повидлом, он был барин, садился и уплетал пайку. Обожал говорить о голландцах и старых мастерах. Иногда он становился к мольберту, и мы ахали, это был великолепный мастер, прошедший через импрессионистов. Это был вроде как «разъясненный импрессионизм».

– «Круг» шел, конечно, от импрессионистов. Наш преподаватель Денисов устроил экскурсию к Щукину и Морозову. Дома у себя они иначе смотрелись, это поражало[375]. Развивалось левое искусство, а группа выбрала умеренность. Если «Бубновый валет» шел открыто через Сезанна, то «Круг» – через призму импрессионистов. Даже Ермолаева[376] делала копии Сезанна, училась у него.

– «Круг» создал декларацию. Текст обсуждался. Печатали в частной типографии. Директором выставки (1-й) был Алексеев. Деньги с продажи билетов и картин поступали к нему, затем он сам покупал круговцам нужные вещи – ботинки, майки, рубашки. Вход стоил 15 копеек. Ревизионная комиссия отчитывалась в тратах.

19.6.85. За эти дни ко мне приходили две ученицы Калужнина – Мещанинова Антонина Антоновна[377], засл. раб. культуры РСФСР, и художница Елена Крапивина, последней 71 год. Обе – маленькие, Крапивина – восторженная, начитанная, в высшей степени интеллигентная. Прозвище у Крапивиной в детстве «Цыпочка», это и сейчас остается…

Знал Калужнина и Гершов[378], но ничего толкового не помнит. Сегодня все путал, по-стариковски засыпал, тыркался носом. Я был в отчаянии. Вдруг Г. сказал, что К. похож на Мунка, а Мунк – на Тулуз-Лотрека. Наиболее интересное, что Калужнин писал много углем. Это и есть его живопись. Гер. его, видимо, не понимал, так как тот работал так, как тогда еще никто не работал. Сам же Гер. в конце 50‐х был ужасен. Я сегодня видел несколько портретов, которые ему нравятся по-прежнему.

Говорил об интеллигентности К., но ничего личностного не внес.

9.7.85. Мурманск. Очень легкий перелет с двумя свитерами – и вдруг тропическая жара. Тетка в гостинице жалуется, что не перенесет солнца, готова умереть. Все в легких рубашках, на балконах загорают. И это в тот момент, когда из Питера улетел в стужу, в дождь.

С самолета Кольский очень спокоен. Редкий лес, вблизи вижу в основном ольху или осину, много озер и полное безлюдье. Минут за тридцать до приземления местами возникали снежные холмы; там, видимо, не тает.

Гостиница прилична, но сегодня пребываю в безделье. Привычка что-то писать срабатывает.

Многое зависит от сегодняшней встречи с Анкудиновыми. Жена была мила, благодушна, расположена. Так ли он? По телефону – напряженная недоверчивость.

Волнуют два момента:

Так ли значителен Калужнин? Сурис двадцать лет назад мог ошибаться.

Удастся ли преодолеть недоверие и обратить к себе? Наверное, если я слишком буду стараться, то возникнет недоверие.

Возможно, я уже переборщил. Несу коробку конфет, бутылку водки и книгу.

12.7.85. Мурманск. Четвертый день уже здесь. Цель – Калужнин. И цель достигнута.

Первые волнения и первые оплошности преодолены. Теперь полный контакт с художником Анкудиновым Юрием Исааковичем, его женой Светланой Александровной и добрым юношей, студентом, сыном Мишей[379]. Опять повезло на людей. Ю. И. – человек творческий, порывистый, честный, – именно он и вывез все, что подверглось бы полному забвению, сложил в мастерской и словно бы ждал сигнала свыше. Сигналом оказался я.

Графика Калужнина превзошла все мои ожидания, настолько она хороша. Пейзажи, светящиеся изнутри, портреты, автопортреты, это невероятно по силе и напряжению, вещи, излучающие энергию тепла и какой-то исступленной красоты.

Я еще опишу это все, но первое чувство – чувство потрясения и счастья!