Одиночество контактного человека. Дневники 1953–1998 годов

Соседи: Лев Борисович Шварц + Мария Федоровна, дочь Николая Радлова[383] Лидия Николаевна (двери между Вас. Пал. и Левитиными). Она была замужем за пасынком Алексея Толстого.

Левитины иногда предлагали кофе Вас. Пал.

Левитина – зав. библиотекой Астрономического факультета…

8.3.87. Дубулты. Как ложь охватила искусствознание? Почему были перечеркнуты Филонов? Шагал? Малевич? Татлин?

Через какие ворота врывались орды реалистов? Конечно, невежество. Но это одна сторона: Сталин – невежество, но ложь шла дальше, через угодничество. Интересно бы задать вопрос Ковтуну[384]: кому это было нужно? кто тут выигрывал, если в глобальном смысле? Что могло дать «рисование по линейке»? Солдатчина в искусстве? Или еще одна линия дает сбой, подчиненные принимают команду. Управляемость – вот главное.

Калужнин, мне кажется, был одарен нужной глухотой и слепотой. Он их не слышал, не понимал. А был при всем том исправным человеком – ходил читать газеты на улице.

У Гранина о Лысенко говорит некий ученый: «Позор, когда теорию охраняют не факты, а милиция»[385]. Раз есть охрана, то есть и те, кто любит силу, ревнители. Их много, они начинают и вскоре выигрывают на какое-то время.

К. интуитивно избегал возможных соблазнов. Он учил рисовать портреты Сталина, но сам их не писал. Это его и убивало, и спасало… И в блокаду эта часовщица не накормила бы его, ведь он ее не просил. Но она покупала мясо!

В ЛОСХе поглядеть 1932 год, «дело Калужнина», его изгнание.

Как выглядел мир метаний К.? Какие страсти он в себе подавлял? Любил Уженко[386], на 35 лет моложе его, не испугался бессилия своего. Но почему не женился раньше? Где силы были для вечного голода, для нищенствования, для жизни в тени?

Калужнин, чувствую, самая трудная моя работа. Ума мало. А нужно много знать и много думать.

Знаю мало, а думать не умею, вот беда.

Придумалось название: «…Вечности заложник». Он был внутренне одинок. Вечность испытала его на терпение. Он был отшельник и заложник одновременно. Его освобождение так и не произошло… Он выбрал работу взаперти, поверил в то, что можно жить так. Поверил, а перед смертью вдруг решил, что сделанное никому не нужно. Из ценностей – не живопись, а один старый шкаф для какой-то Анны Петровны.

Радость успеха, он не познал его. Впрочем, был Терновец[387], был Никритин[388] – это искренне… Успех, а потом 40 лет неуспеха. Стоит ли?

Значит, живопись – это воздух, он не мог не дышать.

12.7.87. Советовался с Граниным о Калужнине, как быть, – одни люди под подлинными именами, другие – под вымышленными. Он сказал: «Неважно. Как напишется – так и надо».

3.8.87. …Продвигаюсь, но крайне медленно – почти стою на месте. Очень хочется писать другое, но пути назад не вижу, да и нельзя… Странное со мной случилось полтора месяца назад, а если календарных, то 35–40 дней: не могу сдвинуться с места. Одно и то же пишу ежедневно, топчусь, но не ухожу никуда. Что делать?! Это столбняк. А м. б., это тот заколдованный Калужнин, через которого одни беды. Моя беда. Если завтра не завершу этот кусочек, – 10 страниц – то не знаю, что смогу предпринять еще. И назад нельзя, договор держит.

Вот попался!

8.12.87. Появилось ощущение, что Калужнин – это главная моя книга. Но устал я от нее ужасно.

18.3.88. Сегодня закончил (дочитал – понял, что вышла) книгу о Калужнине! Ай да Ласкин! Ай да сукин сын! Спасибо всем, кто помогал, – думаю особенно о родителях, о маме и папе. Спите, родные мои, спокойно…

Господи, сколько же времени я писал? Сколько сомневался, говорил – кадавр, труп! – это Гранину, а он смеялся. И вот кое-что на столе, книга самая большая в моей жизни, самая значительная.

16.5.88. Роман очень жду! Как правило, мне мало что удавалось, но теперь мы иначе пишем – открытее, меньше уловок, больше искренности, правды.

26.6.88. Для романа, как возможный вариант. О Евдокии Николаевне Глебовой-Филоновой. Я – и статуя Свободы в Америке. И Е. Н. с синей лампой, спасшая мировые шедевры, как русская статуя Свободы[389]. Написал бы, но, боюсь, слишком громко…

3.1.91. Читаю первую корректуру романа «…Вечности заложник» и думаю – нет ли моей ошибки в сохранении кое-каких имен, особенно – Самохвалова[390]… Всегда возникает дилемма: жизнь – и литература. Хотя литература – это жизнь, но пропущенная через себя.

Глава шестая « Господи! Дай мне сделать эту книгу серьезной! » (Роман о В. Ермолаевой и Л. Гальперине)

В девяностые годы отец написал «Роман со странностями»[391]. Это произведение, подобно «мичуринскому гибриду», соединяет несоединимое. Прежде всего удивляет сочетание эксклюзивного и тиражированного – того, о чем знали продвинутые искусствоведы, и того, чем были переполнены тогдашние газеты и телепередачи.