Одиночество контактного человека. Дневники 1953–1998 годов

То, как вел себя знаменитый ученый, подтверждало, что он тоже видит сны о своих героях… Он и сейчас смотрел что-то вроде сна: совсем рядом с ним ожили любимые им исторические персонажи… Юрий Михайлович недолго терпел, а потом вынул платок и больше с ним не расставался.

Вот и отца поразила близость к прошлому. Впечатление было настолько сильным, что он не заметил нестыковок.

Если духи – это те, кто ушел, то почему они не выдвигают свои аргументы? Отчего не расскажут что-то совсем неожиданное? Чтобы мы удивились и воскликнули: вот, оказывается, в чем дело! Мы-то думали, а выходит иначе!

Да и речи духов обычные, как у среднестатистической учительницы. А ведь это художники! Тут фраза должна была быть не прямой, а по-особому изогнутой.

Разумеется, беседа через медиумов – это перевод. Пусть Ермолаева говорила, как писала (а писала она так насыщенно, что возникали темноты), то что останется в переложении? Впрочем, дело не только в стиле. Столь же важно, почему одно пропущено, а другое стало главным.

Вот вызывают Пушкина. Оказывается, ему известно о выступлении отца в Пушкинском доме[394]. Допустим, это так. Если духи обладают качеством всеприсутствия, то почему бы ему не поинтересоваться?

Правда, второго медиума – «в миру» посредственную поэтессу – поэт не заметил. А ведь обсудить было что. К примеру, она с вопросами, а он ее перебивает: все же, барышня, рифма должна быть точной! Если хоть раз проявить легкомыслие, то все прочее будет насмарку!

Есть и другие умолчания. Ермолаева сказала, что ее расстреляли, но от подробностей уклонилась. Так мы и не узнали – был ли это тюремный двор или глухой лес? Что произнес солдат, прежде чем нажать на курок?

Впрочем, скорее их было несколько. Наверное, они не только делали свою работу, но переговаривались. Может, вспоминали что-то веселое, то есть были убийцами и почти что людьми.

Это и в принципе удивительно, а для Ермолаевой особенно. Ее творчество отмечено обобщениями – и любовью к деталям. Вот хотя бы такой холст. У изображенного нет лица, но есть взгляд – это понимаешь по едва заметному движению головы… Или взять ее детскую книгу «Собачки»[395]. На одном листе нарисовано сто двадцать восемь псов. И ни один не повторяет другого – у каждого своя порода и нрав.

Почему во время сеансов герои не показали своей наблюдательности? Впрочем, вариантов не было. Представьте себе: если бы отец написал о своих сомнениях или – еще хуже! – решил домыслить? «Линия спиритов» превратилась бы в «прием» и «игру ума».

Наедине с собой колебания были. Иначе зачем он искал сторонников? Видно, хотелось заручиться поддержкой. С детства его приучили к тому, что верить проще не в одиночку, а в коллективе.

Однажды по этому поводу был собран синклит в составе И. Фонякова[396], С. Ботвинника[397] и Д. Гранина. Несколько часов – под вкусную еду и разные напитки – они слушали протоколы сеансов.

Не помню, как реагировали Ботвинник и Фоняков. Что касается Гранина, то он почти все время молчал и улыбался своей фирменной улыбкой, очень похожей на ухмылку. Трудно было понять, означает она «в этом что-то есть» или «в этом нет ничего».

Правда, не то в одобрение, не то просто так, Гранин рассказал о своей встрече с Вангой. Когда он появился на пороге ее дома, то первое, что она произнесла, было: «Вашу мать зовут Анной», – и он ответил: «Да».

То, что отец увидел в этих сеансах спасение романа, объясняет не все. Надо помнить и об атмосфере девяностых годов. Как грибы после дождя появлялись первые бизнесмены и первые игроки на политическом поле. Среди них хватало самозванцев. Едва поверишь посулам, а уже видишь, что тебя обманули (запись от 14.5.93).

Есть еще одно, о чем сказал Морис Дрюон[398], с которым отцу в это время довелось встретиться. Французский писатель диагностировал шизофрению власти (запись от 15.6.93). Каждая из ее ветвей не слышала другую и существовала сама по себе. Да и люди раздваивались: присягали новым порядкам, но втайне им не доверяли.

Какой выход? Часто его находили в том, чтобы не упростить, а усложнить. Повсюду мерещились вторые и третьи смыслы. На помощь приходили уже знакомые медиумы, индийская философия и книги о жизни после смерти (запись от 15.4.94).

В этом смысле надо вспомнить сочувственно упомянутого академика В. Казначеева[399]. Его теории тоже говорили о чем-то большем – большем, чем электромагнитные поля или физическое тело. Утверждалось, что за границами установленных наукой возможностей человека ожидает бессмертие.

Эти идеи отлично вписывались в ту картину мира, населенного медиумами и духами, в которую старался поверить отец.

Если с точки зрения биологии и физики теории Казначеева не выдерживали критики, то для истории они безусловно важны. Видно, было что-то в этом времени, что способствовало появлению фантастических концепций.