Одиночество контактного человека. Дневники 1953–1998 годов

Что общего между художниками русского авангарда Верой Ермолаевой и Львом Гальпериным[392] – и осмеянными еще в «Плодах просвещения» спиритическими сеансами? Не слишком ли это много для одного текста? Конструкция романа накренилась от такой нагрузки, но все-таки выдержала.

О духах еще пойдет речь, а пока надо сказать о том, что это была вторая попытка написать книгу вроде как по следам событий. В главных своих чертах роман осуществлялся в жизни, а потом на бумаге. Так, как мы помним из предыдущей главы, шла работа над «…Вечности заложник».

Конечно, обычно бывает иначе. Автор собирает материал и лишь потом берется за сочинительство. А что, если сделать наоборот? Это будет произведение не только о двух художниках, но о том, как распутываются узлы – и приходит разгадка.

Представьте себе обычный день литератора. Все как у всех – надо поговорить по телефону, выполнить поручения жены, сходить на выставку… При этом ему постоянно мерещится книга. Она пока не написана, но уже есть. Едва ли не любое событие как-то с ней соотносится.

Итак, не только работа отца, но само его существование подчинилось замыслу. Вернее, что считать курицей, а что – яйцом? Все складывалось настолько удачно, что, казалось, дело за малым. Если записать все, что случилось за это время, это и будет роман.

Как видно, есть связь между тем, как автор живет, и тем, что он пишет. Пока отец не задумал романа, событий было немного. Театр, выставки, гости… Ну и работа по утрам. Как вдруг началось! Сперва он не видел общего смысла, но потом понял, что книга уже сочиняется. По крайней мере, в первом, добумажном своем варианте.

Ситуацию осложняло то, что по воспитанию и образованию он был материалистом. Тут же происходило нечто такое, что никакой логикой не объяснить. Хочешь – не хочешь, а поверишь в то, что жизнь и творчество существуют вместе. Как некое «жизнетворчество». Хотя это слово появилось в эпоху Серебряного века, но и в Петербурге девяностых оно оказалось актуальным.

Сами посудите. Обычно книги существуют независимо друг от друга, но на этот раз вышло иначе. Выяснилось, что герой «Романа со странностями» Лев Гальперин дружил с Василием Калужниным из «…Вечности заложник». Так герои разных произведений протягивали друг другу руки и вовремя приходили на помощь.

Дальше – больше. Впрочем, об этом надо сказать подробнее. Сначала упомянем, что историческое повествование невозможно без лакун. Любой автор мучается тем, что видит картину выборочно, и всячески старается связать концы с концами.

Хотя отец уже многое успел – даже получил доступ в архив ФСБ, – но вопросы оставались. Проще всего было бы их обойти и сосредоточиться на том, что известно. Такой совет, как уже упоминалось, он получил от Д. Гранина, когда писал книгу о Калужнине: «…пусть будут пустоты. Там, где не знаете, пусть останется без домысла. Появится для читателя особый интерес – додумать самому».

Возможно, именно это он собирался сделать, как вдруг с неожиданной стороны пришла помощь. Почти незнакомая учительница рассказала ему о своем увлечении спиритизмом. Да, все так, как в салоне Звездинцева, – вызывание духов и последующие с ними беседы.

«Профессор… Медиум несомненно сильный. Главное же, желательно, чтобы медиумический сеанс у нас был нынче же и с тем же персоналом. Гросман непременно должен отозваться на влияние медиумической энергии, и тогда связь и единство явлений будут еще очевиднее».

Если даже отец и вспомнил «Плоды просвещения», то к предложению отнесся серьезно. До этого он мучился, не знал, куда двигаться дальше, а тут успокоился. Казалось, кто-то более значимый, чем медиум, улыбнулся ему и сказал: ах, вы не знаете ответа? Тогда попробуйте другой вариант.

Если имеешь дело с прошлым, то постоянно боишься ошибки. В то же время тебя одолевают фантазии. Например, отец увидел портрет Ермолаевой работы Гальперина – и ему померещилось взаимное чувство. Письма и воспоминания этой догадки не подтверждали – поэтому возможность напрямую обратиться к героям он воспринял как удачу.

Всякий романист (а тем более романист исторический) видит сны о том, как он попадает в свое произведение. Осматривается, ищет связь между фрагментами и, наконец, представляет картину в целом. На сей раз это был не сон. Да и квартира, где все происходило, оказалась обычной – скромная мебель, много книг, окна во двор… Правда, с началом сеанса это уже не имело значения. Все внимание было приковано к хозяйке. Она разговаривала не обычным своим голосом, а голосом того, кто в нее вселился.

В романе отец рассказал о том, как, оглушенный, он вышел на улицу и понял, что не знает, куда идти. Голова шла кругом. К черту медицинское образование, правила арифметики, «реальность, данную нам в ощущениях»! Он еще удивлялся, но уже верил в то, что случилось самое важное.

Я не присутствовал на этих сеансах, но кое-что мне ясно по аналогии. Однажды я сидел в ленинградском Молодежном театре рядом с Юрием Лотманом[393]. Играли спектакль о декабристах «Сто братьев Бестужевых».