Одиночество шамана

Андрей хотел отвести взгляд от неправдоподобно ярких глаз обезьяны, но не смог этого сделать: они притягивали будто магнит. Тёмные, как уголь зрачки расширялись, в них будто бы что-то менялось: откуда-то из глубины всплывал чёрный пласт, абсолютно беспроглядный, – вокруг него бурлила неясная хмарь, тоже черная, но как будто чуть выцветшая, какой бывает вода в лесном омуте.

Чернота, казалось, выползала тягучими длинными полосами из зрачков обезьяны и цепко повисала на каменных стенах, липла к плечам, лицу, волосам Андрея, застилала ему глаза. Он сначала пытался смахнуть холодные тёмные паутинки, но чем чаще размахивал руками, тем их больше налипало на него – и вскоре глаза прикрыла непроницаемая повязка. Андрей поневоле смежил веки. Голова кружилась, он растопырил руки, пытаясь хоть что-нибудь нащупать вокруг себя: ему хотелось прислониться к стене, чтобы унять противную дрожь в ногах. Лучше бы, конечно, сесть, но, странное дело, он не чувствовал земли: будто бы парил, вокруг ничего нет – от этого голова кружилась ещё больше и к горлу подступала тошнота.

Андрей почему-то вспомнил картины Марка Шагала, на которых люди летали. Парить в ослепительных высях им, кажется, было легче и привычнее, чем ходить по земле. И никого, вроде, не мутило: счастливые лица, покой и умиротворение, нега и блаженство, – особенно у тех из них, кто держался за руку другого. Интересно, а если бы эти же самые люди оказались в самолёте, то как бы себя чувствовали, а? Не пришлось бы стюардессам бегать к ним с пакетиками для рвоты? Отчего некоторые готовы взлететь от счастья под небосвод, но в то же самое время не переносят воздушные ухабы?

Дурацкие вопросы, подумал Андрей. Это всё от того, что болтало во все стороны, переворачивало как сухой лист и несло неизвестно куда – ощущения не из самых приятных. Но, пожалуй, если бы кто-то взял за руку, то…

– То что? – спросила аоми.

Она всё это время молча таилась в его теле.

– Тебя-то я меньше всего имел в виду, – огрызнулся Андрей.

– У меня есть рука, даже – две, – сказала аоми.

В подтверждение своих слов она крепко обхватила оба его запястья.

– Оставь, – попросил он.

– Футы-нуты! – аоми, казалось, даже ножкой притопнула. – О, какой недотрога! Ну-с, поглядим, что будет, когда пелена с глаз спадёт. Сам помощи попросишь!

Ниохта явно знала, что происходит и где вскоре окажется Андрей. Судя по её злорадному смешку, ничто хорошее его не ждало. Андрей же почему-то решил: он снова попал куда-то наподобие того тоннеля, в котором уже бывал, и если у него самого уже есть об этом представление, то Марго и Сергей Васильевич могут испытать сильнейшее потрясение. Если они, конечно, тоже последовали за ним…

– Смотри-ка, какой заботливый, – удивилась Ниохта. – О других беспокоится!

– Но они-то ничего не знают…

– И не узнают, – простодушно сообщила аоми. – Они сейчас гадают, куда ты у них из-под носа исчез.

– Но обезьяна же открыла вход…

– Ты сам его открыл, – Ниохта вздохнула и сокрушённо поцокала языком. – Удивляешь ты меня, Андрюша. Кажется, уже хоть что-то должен кумекать, а ты самых простых вещей не понимаешь.

Его покоробил не столько её тон, а то, что аоми назвала его Андрюшей, словно подчёркивала их близкие отношения. Ей казалось: если проникла в нутро человека, то стала его частью. Но может ли, допустим, вирус или какой-нибудь микроб претендовать на то же самое? Они способны навредить, сделать жизнь невыносимой, обезобразить тело, изъязвить кости и даже подточить саму душу, но никогда не сольются с ней в одно целое.

Говорят, есть такие особые жучки, которые проникают в муравейник. Они лакомятся трудолюбивыми и рачительными хозяевами, а те вместо того, чтобы их изгнать, как захватчиков, наоборот рады-радёшеньки супостатам. Потому что у жучков на задних лапках растут волоски, содержащие лакомую для муравьёв жидкость: она действует на них как наркотик. Вкусив её, муравьи уже даже не обращают внимания на то, что жучки откладывают свои яйца в их куколки, откуда вскоре появляются прожорливые личинки и, не отставая от родителей, поедают муравьиные яйца. Но блаженство, испытываемое хозяевами, столь велико, что они забывают обо всём на свете, и даже забрасывают тех немногих своих личинок, которые ещё не тронуты жуками, – из этих дистрофиков выходят уроды. Больные и дебильные, они плодят себе подобных, и вскоре муравейник вымирает, а жучки отправляются пленять следующий.

Жучков по-научному зовут ломехуза. Муравьям они кажутся, наверное, посланцами небес, дарующими напиток богов. Прельстившись им, мимрики перестают владеть собой: чужой организм творит, что хочет, и зло принимается за благо. Но разве не то же самое происходит с человеком, когда в него вселяется дух? Пусть при этом он становится шаманом, и сородичи уважают и превозносят его, но обретённый дар – не плата ли за то, что перестал быть самим собой?

– Нашёл с кем меня сравнить – с жучком! – оскорбилась аоми, прочитав мысли Андрея. Он, кстати, и не пытался их скрыть. Наоборот, хотел услышать, что Ниохта скажет в ответ.