Одиночество шамана

Андрей, подумав об этом, невольно усмехнулся: мысль, в сущности, такая банальная, ничего не проясняла – только напускала на себя многозначительность, как и большинство других привычных суждений. Простые истины мало приближали к истине. Возможно, они существовали лишь затем, чтобы держать человека в рамках нравственных установок. Но, Боже праведный, что с того толку? Нравственность – лишь одежда, прикрывающая нашу безнравственность. Чужая мудрость, которой с восхищением внимаем и которую умом понимаем, – не входит в кровь и плоть: она отдельно, мы – отдельно. Есть божественный свет, и есть свет ночника, который можно оставить включённым: он не мешает спать, но тот, негасимый свет, горит всегда, и выключить его невозможно, ибо он освещает путь души. Но что иным из нас эта душа? Она не более чем метафора, в лучшем случае – синоним слова «совесть», которая давно перестала обжигать спокойное сердце.

Прохлада сияющего пространства бодрила Андрея, и он поднимался всё выше и выше, ощущая восторг и отраду свободного паренья. Но внезапно он упёрся головой в какую-то преграду: что именно это было, Андрей не понял, потому что и над ним, и под ним по-прежнему блистало прохладное ласковое пространство. Никакого препятствия он не обнаружил, но оно всё-таки было: нечто прочное, невидимое глазу, преградило путь к источнику света. Андрей даже ощупал эту помеху: она, гладкая и крепкая, ожгла его холодом льда, и он мигом отдёрнул ладонь.

– Чёрт! – Андрей в сердцах выругался.

Он попытался ещё раз исследовать невидимую преграду на ощупь, но результат был тот же самый: на постукивание костяшками пальцев по ней твердь отзывалась лёгким хрустальным звоном, и от неё веяло холодом.

Внезапно где-то вверху мелькнула тень. Андрей поднял голову и видел, как к нему стремительно приближается большая птица. Таких он никогда не видел: пернатое существо напоминало фазана, но, судя по всему, оно было железным. Грубые, резко торчащие перья отливали вороненой сталью, тяжелые крылья кое-где покрывали пятна ржавчины, а дерзкая голова держалась неестественно прямо на тонкой длинной шее. Затылок птицы украшал пучок тонкой деревянной стружки; её длинные ленты плескались на ветру.

Снизу тоже послышался шум хлопающих крыльев. Андрей опустил глаза и обнаружил стремительно летящее в его сторону чудовище. Над коротким веретеном его туловища мощно вздымались сизые перепончатые крылья: они взмахивали медленно, плавно и вроде как лениво, но, тем не менее, каждый их взмах резким толчком приближал монстра к Андрею. Под бледно-зеленым брюхом чудовища болтались четыре жилистых лапы с острыми шипами когтей. Покрытый серой слизью длинный, как у ящерицы, хвост мотался из стороны в сторону, временами загибаясь на бугорчатую спину; на его конце поблескивало жало, напоминавшее раздвоенный змеиный язык.

Железная птица забила крыльями о невидимую твердь над головой Андрея. Он слышал эти оглушительные частые удары, и даже послышался треск, напоминавший звук, с которым под крепкой ногой на застывших лужах лопается первый серебристый ледок. Однако птице не удавалось проломить затвердевший эфир, и она продолжала яростно долбить его клювом и бить крыльями.

Чудовище, невозмутимо взмахивая крыльями, подняло голову и вперило маленькие горящие глазки в птицу. Его морда напоминала крокодилью, с той лишь разницей, что была гораздо крупнее и сплющеннее, а на макушке красовались изогнутые полумесяцем чёрные рога.

Воздух, прежде недвижный, всколыхнул теплый поток, и в нём разлился резкий, одурманивающий запах сирени, настолько крепкий, что ударил в нос не хуже нашатырного спирта. Андрей непроизвольно зажал ноздри, но это не помогло: крепкий дух, казалось, въедался в каждую клеточку кожи, от него слезились глаза и спирало дыхание.

Запах сирени, однако, обладал каким-то странным свойством: от него сладко кружилась голова, по телу медленно разливалась истома, а внутри живота, где-то на уровне пупка, словно струна натягивалась – упругая, звенящая, яростная, и её дрожание вызывало волны внезапного жара: они прокатывались под кожей и обжигали сердце. Андрей почувствовал быстрое возбуждение, которое часто случается с молодыми парнями, но у него такого давно не бывало: всё-таки уже не шестнадцать лет.

Обескураженный, он подумал об Аями, которая обещала всегда быть с ним, но на этот раз почему-то не выказывала признаков своего присутствия. Ему казалось: уж она-то знает, что за чудище мчится прямо на него и чего от него ждать. Особого страха, однако, он не испытывал. Всё происходящее казалось бурным сном, полным всяких несуразностей, но, тем не менее, в висках застучал-зазвенел серебристый молоточек тревоги.

– Что? – внезапно спросил его внутренний голос. – Боишься?

– Нет, не боюсь, – сказал Андрей. – Даже странно, что не боюсь. Я будто парализованный. Наверное, такое же ощущение испытывает кролик, на которого смотрит удав.

– Но ты вспомнил обо мне – значит, не знаешь, как поступить.