Одиночество шамана

В пустых глазницах маски вдруг зажглись и погасли желтые искорки. Это длилось всего несколько мгновений, но Андрей всё-таки успел заметить странный промельк. Что это? Может, отразился солнечный зайчик от оконного стекла? Но в прорезях не было ничего стеклянного и, следовательно, отпечататься в них ничто не могло.

Андрей, заинтригованный, подплыл к маске и протянул руку, чтобы снять её со стены. На личине скопилось столько пыли, что она сверху напоминала серую шкурку какого-то гладкошерстного животного. Возьмёшь – разлетится пылища, то-то расчихаешься!

Он не стал искать тряпку, чтобы вытереть пыль. На журнальном столике лежала скомканная бумажная салфетка: поленился выбросить её, – теперь она пригодилась. Андрей, задержав дыхание, собрал с маски клочья пыли и подивился: сколько же её там накопилось!

Личина оказалась увесистее, чем он думал. Андрей помнил: когда Макс подарил ему эту маску, она при всей своей внешней массивности была легкой, будто из картона сделанной, – теперь ощутимо потяжелела, и от исходило тепло: наверное, за день нагрелась на солнце.

Андрей перевернул маску, чтобы посмотреть, нет ли изнутри чего-то особенного, но ничего необычного не обнаружил. Разве что его озадачил вид гладкой поверхности – без единой морщинки или шероховатости. Насколько он помнил, прежде личина извне была грубой, необработанной.

Он приблизил маску к глазам и ради любопытства посмотрел в прорези. Через них комната показалась ему ярче, чем была, и что-то в ней определённо изменилось: в потоке солнечного света ярко краснела герань на окне, алмазами вспыхивали пылинки, серпантином вился лёгкий сиреневый туман, – и откуда всё это взялось, если уже наступил вечер?

Андрей надвинул маску на лицо, и она легла на него неожиданно плотно, будто тут и была всегда: ни малейшего неудобства он не чувствовал, даже не понадобилось завязывать тесёмки, прикрепленные к личине. Прорези для глаз, до того казавшиеся ему узкими, были в самый раз, но, правда, напоминали очки: перед собой он видел всё хорошо, а боковое зрение ограничивалось дужками. Или это ему только казалось? На маске-то никаких дужек не было. Тем не менее, скашивая глаза, Андрей испытывал то же самое, что, вероятно, ощущает лошадь в шорах: с боков – тьма, а всё, что стоит видеть, – впереди. Смотри и не отвлекайся!

Он не узнал свою комнату. Впрочем, её вовсе не было: он парил в каком-то туннеле, блистающем всеми цветами радуги. Поток яркого света низвергался лавой из круглого отверстия над головой, и Андрея неудержимо тянуло к нему. Лёгкий, как пушинка, он закружился в ласковых, нежных струях воздуха – они поддерживали его, будто это была ладонь невидимого доброго великана: настойчиво, но осторожно, боясь повредить ему, могучая рука несла его к сияющему кругу.

Андрей невольно вспомнил толстые альбомы картин, доставшиеся от бабки в наследство. Ему нравилось рассматривать их, особенно притягивала одна работа Босха, на которой было изображено нечто странное: яркий божественный свет падал из отверстия в небе, и люди, поражённые видением, молились и возносили хвалу Богу. Да и на картине Чюрлёниса «Дары королей» – так, кажется, она называется? – два великана любовались на подобное чудо, только это было не светом в конце тоннеля, а невыносимо прекрасной сказочной сферой.

Напоминая ясный хрустальный шар, она хранила в себе целый мир: небольшая деревенька, падает снег, веселые люди катаются на коньках, а по дороге, ведущей к большому городу, едет золочёная карета… Случайный ротозей, подняв глаза к небу, быть может, увидит очи королей, ласково взирающих на него, – и не поверит своим глазам. А может, и поверит, но решит: это не что иное, как знамение, чудо, откровение, – и к нему сбегутся другие люди, и, поражённые, падут на колени, а великаны, усмехнувшись, повернут шар, чтобы посмотреть другие картинки. Их в сфере много, и, потревоженные движением, они распадаются, складываются, мельтешат как стеклышки калейдоскопа: вечно меняющийся мир забавляет зрителей, не подозревая о том, что в чьих-то руках он всего лишь игра. Или не игра?

Круг света, к которому Андрея неудержимо влекло, становился всё ярче. Он блистал как солнечный диск, но в отличии от него не обжигал глаза. Это был какой-то особенный свет – яростный, но в то же время радостный, ласковый, спокойный. Может, и бабочкам пламя свечи кажется именно такой благодатью, и потому они летят на огонь, не ведая страха?