Одиночество в сети. Возвращение к началу

Надя не была особо рьяной активисткой зеленого движения, но против варварской вырубки Беловежской пущи она протестовала. Впрочем, не одна. Он помнит их поездку. Это была идея Марики и Витольда. Они поехали вчетвером. Марика с Надей подготовили плакаты, он с Витольдом – транспаранты. Весь их запланированный протест провалился. До того, как они успели войти в лес, их перехватила стая охранников, требовали удостоверения, были высокомерны, кричали на них, угрожали и оскорбляли. В какой-то момент Витольд, обращаясь к самому громко кричащему на них и кашлявшему, не закрывая ладонью рот, косоглазому толстяку, сказал спокойным голосом:

– Я не стану с вами разговаривать. Не тот уровень. Вы даже кашляете глупо.

Марика с Надей разразилась смехом, в то время как Вит тут же вытащил телефон и начал записывать происходящее. Лицо косоглазого толстяка налилось кровью, он снял с себя широкий кожаный армейский ремень и начал приближаться к Витольду. Остановился лишь когда заметил телефон в ее руках.

Простояли так полчаса, окруженные строем охранников. Вызванная косоглазым полиция отвезла их в участок, где их допрашивали в течение трех часов.

Они сели на ствол большого бука, лежавшего вдоль дороги. Якуб сообщил отцу локализацию и написал:

Не торопись. Езжай осторожно. Купи, пожалуйста, по пути что-нибудь попить. И что-нибудь перекусить. Обнимаю Тебя. Конец связи.

Надя сняла майку, положила голову Якубу на колени и подставила лицо солнцу.

– Расскажешь мне, дорогой, что-нибудь интересненькое про солнце? Не в смысле восходы-заходы, не о лирике, а о физике. Почему оно так греет? И правда ли, что когда-нибудь оно остынет? – спросила она.

В машине Надя совершенно неожиданно выбрала место рядом с его отцом. Наливала ему в кружку кофе из термоса, подсыпала сахар, перемешивала, заботливо расспрашивала, не голоден ли он, предлагала бутерброды, подавала салфетки, снимала фантики с коровок, которыми его отец мог объедаться бесконечно. И вдруг спросила:

– А Якуб? Каким он был ребенком? Расскажите что-нибудь. Пожалуйста. Но так, как будто его здесь с нами нет, – добавила она. – Ну что, сможешь выдержать правду о себе, Куба, да? – засмеялась она, повернувшись к Якубу.

– Легко. Буду нем как рыба. Главное, чтобы ты выдержала, – игриво парировал он.

Прежде чем они добрались до Ручан, успели обсудить его раннее детство, начальные классы и первые два года средней школы. Он сидел молча на заднем сиденье и слушал рассказы отца. А отец, которого скорее допрашивали, а не спрашивали, кажется, совсем забыл о присутствии сына в машине и прекрасно провел время, приняв условия, предложенные Надей.

Иногда могли не совпадать даты, бывало путались имена, иногда он ошибался относительно места, но никогда не скатывался в ложь. Какие-то события сам Якуб напрочь забыл, а отец рассказывал о них в мельчайших деталях. Другие, абсолютно неважные для него, для его отца, как выяснилось, были весьма травматичными. Иоахим не скрывал, что они часто не соглашались, иногда обижались друг на друга, что «у молодого Якуба была природа неукротимого повстанца и бойца, он никогда не сдавался и всегда хотел быть победителем», и что он был «настоящим проклятием для тех учителей, которые годами пердят в табуретки и бездарно убивают в детях творческое начало».

Вдруг совершенно откровенно стал рассказывать о тоске, которая накрыла его, когда Якуб надолго уехал в США. Он признался, что был против этого. Из чистого эгоизма. Он не мог себе представить такого длительного расставания. Кроме того, не видел в той поездке ничего хорошего, потому что был и остается по сей день худшего мнения об уровне школ в США. Он считал, что его сын слишком умный для Америки. Поэтому упорно внушал Якубу отвращение к той поездке, хотя прекрасно понимал, что его сын заслужил ее как высший знак отличия в своей, польской школьной системе. Каждый раз, когда он вспоминает свое тогдашнее поведение, ему становится стыдно.

А потом говорил о гордости, которую они «с мамой Кубы» чувствовали и с которой никогда не носились. Они гордились не только тем, что «их мальчик – гений в школе и всякое такое», но прежде всего потому, что воспитали мальчика, «способного сочувствовать и осознающего свои чувства».

– Если бы он еще мог рассказать об этом, я бы очень вам посочувствовал. Тогда бы вам достался самый скучный в мире идеал. – Иронично оправдывал он молчание сына. – Все, баста, больше никакого отцовского пиара для сына. А то еще подумаете, что я хочу сосватать его. Если нам придется снова путешествовать вместе, я попрошу вас рассказать мне, каким парнем Якуб стал сейчас. Потому что в последнее время мы его редко видим, и как я догадываюсь, из-за вас.

Вскоре совсем стемнело. Они съехали на ухабистые пролески и полное бездорожье, по которому добрались из Ручан до монастыря. А теперь, когда, наконец, прибыли на место, приближалась полночь, и они штурмовали крепость монастыря.