Одиночество в сети. Возвращение к началу

– Знаешь, девочка, в Сьвецко твой отец встретил маму. Автобус, на котором она ехала в Берлин, остановился там, чтобы заправиться. Твоя мать присела за его столик в ресторане, когда он ел журек…

– Съешь со мной журек? – спросила она Кингу, когда они въехали на заправку.

Девушка только улыбнулась в ответ, а когда остановила машину на заправке, объяснила:

– Сегодня не смогу. Здесь нужно заправиться и сразу уезжать. Сама видишь, какое столпотворение на площадке. Здесь все останавливаются, потому что тут последнее место, где можно купить курево по сносным ценам. Но прежде чем я заправлюсь, ты успеешь спокойно поесть. У меня ведь не скутер. Я закачиваю восемьсот литров. А на это нужно времени чуть побольше, – говорила она, надевая перчатки. – Мне возьми кофе. Большой, черный, три ложки сахара, без молока. Но за приглашение спасибо.

Она не смогла вспомнить, когда была в этом ресторане в последний раз. Но наверняка уже после эпического возвращения из Гамбурга в Польшу. За один раз такое возвращение провернуть не удалось. После нескольких лет жизни в другой стране не получится так просто все упаковать, закрыть за собой дверь и уехать. Ее отец возил вещи из Гамбурга почти год. Если было место в машине, брал и ее. Она любила эти поездки. Папка был тогда на время поездки только для нее. Рассказывал разные истории, придумывал для нее викторины, иногда они слушали аудиокниги, иногда останавливались в лесу и собирали ягоды. «А сейчас, пока еще мы в Польше, куда мы с тобой поедем, Надюся?» – спрашивал он. И она отвечала с заднего сиденья: «Как это куда? На журек, папулечка».

Но сегодня за Сьвецком они застряли в жуткой пробке. Кинга пила кофе. Она отключила водительскую рацию, потянулась за телефоном и сказала:

– Трудолюбивые немцы вот уже три года строят здесь дорогу. Если они будут продолжать такими темпами, то еще до того, как закончат, шоссе придется ремонтировать. Автострада номер двенадцать – худшая дорога в Германии! Тоже мне «Автострада Свободы». Иногда я думаю, что это делается с какой-то целью. Может, они не хотят облегчать собственному народу эмиграцию в Польшу. – Она засмеялась. – Навигатор сообщает, что мы уже больше часа как на месте, – сказала она, глядя на мобильный. – Я могу включить музыку, или предпочитаешь скучать в тишине? Ты скучаешь по нему? Мне это знакомо. Самая большая тоска в первые часы, – неожиданно сказала она.

Надя посмотрела на попутчицу, отбросила волосы и водрузила солнцезащитные очки на лоб.

– Я не грустная. Просто задумчивая, – ответила она.

– Он так красиво целовал тебя на прощание. Я смотрела на вас. Как его зовут? Расскажи что-нибудь о нем. Вот я, например, всегда любила говорить о своих парнях. Мне это было приятно. Хотя чаще всего, – и здесь она усмехнулась, – мне приходилось врать.

– Если включишь какую-нибудь тихую музыку, расскажу. И не буду врать.

Кинга полезла в бардачок, достала черный альбом для компакт-дисков, перелистнула прозрачные пакетики-странички, наконец, остановилась на одном.

– Это же «Однажды» и этот ирландец с чешкой. Боже, как же я рыдала на том фильме, – воскликнула Надя, узнав музыку уже после нескольких первых тактов.

– Я тоже! Я недавно ночевала в Цюрихе и была на их концерте. Тоже плакала, – призналась Кинга. – А теперь рассказывай…

Она начала с конца, с прощания несколько часов назад. А когда они проехали Берлин и повернули к Лейпцигу, рассказала о первой встрече на мостке над озером и о том, как она лифчиком перевязывала рану, останавливая кровь, хлеставшую из его пробитой гвоздем ноги.

Кинга не обронила за все это время ни слова. Только когда Надя закончила свой рассказ, тихо сказала:

– Я бы не бросила его. На твоем месте я никогда бы не поехала в Мюнхен. Никогда!

Перед Йеной остановились на огромной стоянке, полной грузовиков. Надя указала на застекленный ресторан рядом с заправочной станцией и сказала:

– Здесь нам журек не дадут, но у них лучшие колбаски на трассе. Я знаю, что говорю. Приглашаю тебя.

Приглашение было принято. Когда сидели за столом и пили чай, Надя спросила:

– Но ты все время в разъездах, все время оставляешь кого-то. Тяжело, должно быть, да?

Кинга, посмотрела на нее грустно:

– Никого не оставляю. Некого мне оставлять. Никто меня не ждет. А уезжаю, чтобы со мной такого не случалось. По крайней мере, в течение нескольких следующих лет.

Когда вернулись в машину и двинулись дальше, Кинга рассказала, как она дошла «до жизни такой бродяжьей».

– До того, как сесть за руль, я была косметологом. Сидела спокойно в чистом, уютном, ароматном кабинете. Делала пилинги, мезотерапию, подтяжки лица, эпиляцию и другие подобные штучки…

Потом в один прекрасный день она яростно хлопнула дверью уютного кабинета и перевернула свою жизнь вверх ногами. Потому что решила исполнить мечту, к которой ее родители с самого начала относились как к капризам «неблагодарной зажравшейся девчонки». Она хотела, как и ее старший брат, водить грузовики, а не бороться с чьими-то прыщами и заниматься эпиляцией подмышек и промежностей.