Одиночество вдвоем

— А потом — все сначала.

— Значит, он регулярно будет у вас лечиться?

— Выходит так.

Женщина на некоторое время лишилась дара речи. Маил обречен до конца своей жизни!

— А если в Москву? — упавшим голосом спросила она.

— Хоть в Нью-Йорк. Методы и результаты будут те же.

— Спасибо. Вы очень гуманны, — Бабирханов отвернулся и, достав носовой платок, незаметно утер набежавшие слезы.

Врач сконфузился, заерзал на месте. Мама, не в силах управлять собой, встала.

Всю дорогу до дома они молчали. Потрясение было велико. Оба, мать и сын, медики по образованию, верили до сегодняшнего дня в лучшее, хотя каждый в отдельности отлично сознавал — болезнь безнадежна. Тем не менее надеялись. Питались иллюзиями, которых в суровой действительности нет. Есть жесткий факт — сын и брат заживо перечеркнут жизнью, отвержен ею. Это больнее, чем смерть.

Человек — удивительное создание. Порой он может совершить невозможное, порой не может даже то, что подвластно каждому. Единственное, что не покидает человека никогда, это надежда. Все живут надеждами. Каждый — своей. Доброй или злой. Высокой или низменной, но надеждой. Она, эта надежда, спасает в самые трудные минуты, помогает. Отнять ее у человека это все равно, что лишить его кислорода. С фактом утери надежды никто мириться не в силах.

Мать и сын поднялись на третий этаж. Как только открылась входная дверь, Бабирханов ощутил острый запах валокордина, растворившийся и устоявшийся по всей квартире. Он вопросительно глянул на мать.

— Утром легонько прихватило, — поняла она.

Сын переобулся и прошел в гостиную. Мать по многолетней привычке уселась на диване, поджав под себя больные ноги.

— Не убивайся, мам. Переживаниями не поможешь. Сгубишь только себя. А нам с тобой нужны силы. У нас двое таких.

Мать не ответила. Уставившись в одну точку, она о чем-то думала, глаза ее блестели. Присмотревшись, Бабирханов заметил слезы.

— Ты помнишь дворничиху Шуру, у которой было четверо детей — Витя, Лида, Борис и Тома? — спросил он, словно не замечая состояния матери.

Она не ответила.

— Так вот, — подвел он уверенно резюме, — там нормальный был один только Борис. — Он так говорил, словно открывал Америку, словно мама об этом не знала.

— Сама виновата, это я погубила твоего брата, — горько сказала она. — Я и твой отец. Это он вынуждал меня избавиться от третьего ребенка. Приносил какую-то гадость, чтобы я пила. Однако ребенок родился. И родился здоровым, крепким, красивым. Вероятно, те лекарства дали свои плоды теперь. Какая же я несчастная! Я должна умереть! — крикнула она, с силой ударив себя в грудь.

Сын испуганно подскочил к матери.

— О чем ты, мама? При чем здесь ты? Все не так, как ты думаешь. Ты вообще привыкла брать на себя все беды, которые обрушились на кого-то. Возьми себя в руки. О чем ты говоришь? Ну, ладно, — он решил перейти в контрнаступление, повысив тон, — допустим ты виновата. Допустим. Но как ты могла знать тогда, что будет теперь? Следовательно, не могла. А раз не могла, значит, не виновата. Кроме того, никто никогда не может гарантировать здоровья будущему ребенку.

— И все же я виновата, — горько прошептала она, — мне надо было быть всегда начеку. Не уследила…

Она уже немного успокоилась и теперь сидела, откинувшись на спинку дивана и раскинув руки.

Сын промолчал. Затем решил чем-нибудь заняться. Он включил телевизор. Полилась народная азербайджанская мелодия. Не глядя на мать, он, насвистывая вполголоса, прошел на кухню и поставил чайник. Открыл холодильник. Куры, которых он принес сюда два дня назад, так и лежали в морозильнике нетронутыми. Стараясь не шуметь, положил одну из них в холодную воду. Минут через двадцать он подал матери свежезаваренный чай, который она выпила не без удовольствия. Попросила еще. Сын принес второй стакан.

Потом Бабирханов с матерью поужинали. Настроение у обоих заметно поднялось. Попив еще чаю, мама прилегла.

— Как твои семейные дела? — вдруг спросила она.

— Все так же, — недовольно ответил он, чувствуя, что сейчас начнутся расспросы.

— Не думаешь ехать за ними?

— Пока нет.

— Из-за той женщины? — она укоризненно покачала головой.

— Не знаю.

— Подумай.

Он уже думал об этом. И думал не раз. Почему-то он был уверен, что Эсмира разыграла его тогда, что у нее нет никакого любовника в бюро по обмену. Тем не менее это его задевало за живое. Пылкая любовь и страшная ненависть вели в нем междоусобную борьбу. Не любит, рассуждал он. Побаловалась легким флиртом и решила поставить точку. А на самом деле встречается с кем-то. А почему я ей был нужен, задал себе он вопрос и сам же ответил — просто так. Ведь любой женщине приятны объяснения в любви, даже если она безразлична к ним — большинство женщин тщеславны, а уж эта — особенно.

Он встал.

— Ну, я пойду, мам.

Женщина, не глядя на него, тихо произнесла.

— Я ни к чему тебя не принуждаю. Ты у меня единственный из детей. Поступай, как знаешь. Лишь бы тебе было хорошо.