Одиночество зверя (СИ)

— Спасибо за откровенность. За что же такая немилость?

— Казалось, Покровский выберет преемником другого.

— Кого же именно?

— Не знаю… Разных людей называли, ты ведь и сам знаешь. В том числе Корчёного, кажется. Правда, ты тоже тогда фигурировал в кандидатах, но я сомневалась. Ты совсем не выглядел человеком Покровского — по крайней мере, в сравнении с Корчёным.

— Ты считаешь меня человеком Покровского?

— Наверное. Разве нет? В противном случае, он не выбрал бы тебя.

— Не выбрал бы меня кем?

— Преемником.

— Ты так говоришь, будто он назначил меня новым президентом.

— Я только сказала — он выбрал тебя преемником. По-моему, это очевидно. Ты сам задумывался, чем объяснить его решение? Ты не удивился тогда?

— Удивился. Немного испугался, но потом решился. Конечно, не сразу.

— А потом поддался искушению?

— Потом подумал, что справлюсь не хуже других. Были планы, идеи, надежды, а при любом новом президенте, скорее всего, и премьером бы остаться не смог, со всеми своими незавершёнными делами.

— И был уверен в своей правоте?

— Был уверен в своей адекватности. Покровский чересчур увлёкся реставрацией, хотелось придать политике новые акценты.

— О какой реставрации ты говоришь?

— Советской модели, разумеется. Я никогда не испытывал восторга по поводу гибели Советского Союза, но нельзя идти дальше, не отказавшись от нескольких значимых вех, и не только символических.

— А как ты отнёсся к гибели Советского Союза?

— Думаю, как большинство.

— А как большинство?

— В состоянии апатии. Двадцать первого августа испытал восторг, а потом постепенно пришёл к тупому безразличию. В девяносто первом спасать Советский Союз было уже поздно — следовало начинать хотя бы в шестидесятых. Ещё лучше — в двадцатых. Совсем хорошо — в семнадцатом. В семнадцатом году, мне кажется, существовала реальная возможность демократическими мерами сохранить федерацию России, Украины и Белоруссии, но большевики со своей жаждой крови всё испортили. А потом наступил советский период со всем его бредом и кошмаром, и после него сохранить добровольный союз стало невозможно. Полёты в космос не оправдывают горы трупов. И всё же государство не может официально объявить жизни трёх поколений соотечественников потраченными впустую или того хуже — на преступления против собственного народа. Очереди везде и всюду, пресловутый дефицит, облупленная штукатурка, обшарпанные тесные конторы, где следовало получать всевозможные бумажки — все эти признаки советской жизни меня совершенно не радуют, и отдаю себе отчёт в их реальном существовании. Но я не могу видеть прошлое только в тёмных красках. Рассказать нынешней молодёжи, что в наземном общественном транспорте когда-то не было кондукторов, и пассажиры сами покупали билеты в автоматических кассах, хотя их конструкция позволяла оторвать билетик и бесплатно — ведь не поверят. Я перестал воспринимать «Радио Свобода» как источник информации после сюжета конца восьмидесятых о советских подводных лодках, якобы замеченных в попытках бурения льда для запуска ракет, хотя прежде плавание в водах Северного Ледовитого океана вроде бы использовалось для отдыха. Ахинея неописуемая, с первого до последнего слова, так с какой стати я должен верить всему остальному в их исполнении? В начале девяностых имел возможность смотреть телевидение BBC и своими глазами видел сюжет об угоне самолёта в Ростове-на-Дону, а на карте за спинами ведущих местом происшествия значился Ростов Великий. И не только по горячим следам, но и в итоговом обзоре за неделю они всё ещё не разобрались в нашей географии — так почему я должен полагаться на их осведомлённость в вопросах, которые не так просто проверить? Ёрничанье Аксёнова на «Голосе Америки» по поводу «большого колхоза», который изо всех сил тужится в попытках догнать и перегнать Америку, а та, мол, и знать не знает, что с ней кто-то соревнуется, меня тоже раздражали. Я просто хотел гордиться своей страной, где родился и где наверняка умру, а мне говорили: не смей. Теперь жизнь предоставила возможность сделать для осуществления мечты так много, сколько только может сделать один человек. Зачем же отказываться?

— Для осуществления какой мечты? — уточнила Корсунская. Она смотрела на Саранцева с нескрываемым интересом.

— Хочу увидеть мир, наполненный конкурентоспособными российскими компьютерами и автомашинами.

— По-твоему, это возможно?

— Почему нет? Я не настолько стар. Лет двадцать-тридцать прожить вполне способен.

— Через двадцать лет мир наполнится произведениями отечественного хайтека?

— Возможно. Никто для нас тёплое местечко не приготовил, нужно работать и работать. Тем более, исчерпание сырьевой модели экономики очевидно уже для всех.

— И ты уже работаешь?