Одиночка

Угловато-грациозная, на высоченных каблуках, она была почти что одного роста с Павлом. Мимоходом улыбнувшись ему сценической улыбкой и поцеловав его в щеку, она умчалась по своим делам хозяйки дома. Какой бы искусственной ни была ее улыбка, действовала она заразительно, и Павел тоже улыбнулся. Ему так хотелось хоть немого с ней поговорить, но не получилось. Ничего не поделаешь, Изабелле надо было принимать гостей.

‒ А тебе идет этот костюм, не пойму, какого он цвета, щучьего, что ли? ‒ и, не ожидая ответа, убежала по свои делам.

Огромный вестибюль, что-то наподобие атриума, как это теперь называют, напоминал пустую станцию метро. Он ярко освещался светильниками из стекла и хромированной стали в стиле модерн. Пол был покрыт плиткой, имитирующий черный мрамор. В центре журчал пластмассовый фонтан, сделанный под белый мрамор, с аляповато размалеванными фигурками мультипликационных персонажей. Павел бывал здесь раньше. Заходя сюда, у него каждый раз возникало ощущение, что он участвует в съемках очередного мыльного сериала с дешевыми декорациями.

На всю стену, от пола до потолка, было укреплено зеркало в роскошном лепном обрамлении. От этой холодной зеркальной стены веяло возведенной в абсолют бездушностью. Осмотрев, и насмотревшись на себя в зеркале, Павел тяжело вздохнул и прошел из вестибюля в столовую, откуда из мощных аудио колонок доносился тяжелый психодилический рок.

Столовая имела неправильную форму с множеством углов, и тоже была слишком большой, чтобы чувствовать себя в ней уютно. Этому дому явно недоставало человеческого тепла. По прихоти родителей Зябкиной, местные дизайнеры пытались оформить интерьер столовой под трапезную средневекового замка. Их фантазии хватило лишь на искусственно закопченные массивные потолочные балки и такие же, копченые дубовые поддерживающие опоры. Одну из стен, «украшал» устрашающих размеров камин из грубо тесаного камня, похожий на разверстую пасть кочегарки. В него без труда мог бы войти человек, не сгибая головы. «Только, что ему там делать?..» ‒ подумал Павел. Вся обстановка здесь имела нелепый вид, она была какой-то голой и в то же время тяжелой, будто давила своим безобразием.

На стенах из не штукатуреного кирпича висело с десяток картин. Среди нескольких полотен с обнаженными женщинами в непристойных гинекологических позах, преобладала абстрактная мазня. Краска на них была наложена толстыми слоями, как оконная замазка, и выпирала с поверхности холстов буграми и острыми заусеницами. Несколько в стороне от камина стоял длинный обеденный стол на анодированных металлических ножках. Вместо столешницы у него было голое стекло, от этого создавался оптический обман, как будто бутылки с напитками и тарелки с холодными закусками висят в воздухе. Вокруг стола группами стояли молодые мужчины и женщины с бокалами в руках, выпивая и разговаривая. Запах шампанского и виски перебивал дразнящий аромат духов и разгоряченных женских тел.

Павел блуждал среди усиленно общавшихся гостей, как неприкаянное привидение на веселом балу. Они казались ему какими-то плоскими, похожими на вырезанные из картона силуэты. Ему знаком был сумбур подобных компаний. Обычная вечеринка, где собравшиеся говорят только для того, чтобы не молчать; где задушевная мысль воспринимается, как непозволительная странность. Люди активно общаются, говорят на одном языке, а понять друг друга не могут. Да им этого и не нужно. Что же им тогда надо, и зачем они собираются? Кто его знает. По-видимому, срабатывает атавистический стадный инстинкт.

У Павла возникло тягостное ощущение, как будто им управляет какая-то сила, о существовании которой он не подозревал, и она неумолимо затягивает его в западню, из которой ему не выбраться. Нечто подобное он испытал в детстве, когда переплывая Днепр, он попал в водоворот, и невидимая непреодолимая сила его схватила и потянула на дно. Размышляя над этими невеселыми мыслями, он с горькой тоской осознал, что со времен его безвозвратного детства прошло сотни лет.

– Посмотрите, кто пришел! Павел Герасимович, сдохнуть и не жить! – увидев Павла, закричала его бывшая коллега народная целительница Тоня Обертас. – Где ж ты пропадал, чертяка?! – слегка прогнувшись назад и раскинув руки, она заключила его в объятия.

Антонина Евгеньевна Обертас «широко известная в узких кругах», как Тоня Атас, была миниатюрной брюнеткой с коротко стриженными жесткими кудрявыми волосами и тонкой фигуркой. Гибкая и подвижная, как ртуть, ей необыкновенно шло ее черное платье мини, соблазнительно облегающее ее идеально круглый задик, и в тон ему, изящные бальные туфельки из черной змеиной кожи с ярко-красными атласными бантиками.