Одиночка

— А если у меня папа маму всю жизнь на руках носил, означает, что я нахожусь в поисках именно такого мужчины? — встревает Ксюша, отчего-то вызывая у меня всплеск раздражения. Будто она уже согласилась со всем, что сказала Карина ранее.

— Как человек, имевший наглядный пример здоровых отношений, скорее всего так и есть. За тебя можно не волноваться.

У меня подскакивает давление. По другому, объяснить усилившийся стук сердца и внезапное удушье, я не могу.

— А за меня значит стоит волноваться? Потому что у меня отец алкоголик?

— Даш, я же не говорю, что Адиль непременно сделает тебя несчастной, — все тем же профессионально поставленным голосом продолжает психологический разбор Карина. — Я лишь поясняю, что у тебя есть склонность к деструктивным отношениям. В этом по большому счету и нет твоей вины. Так распорядилось детство.

Я подношу к губам чашку кофе и пью до тех пор, пока он не заканчивается. Заказанный круассан продолжает остывать на тарелке. Меня будто прилюдно препарировали как чертову лягушку. Вытащили наружу мою крошечные мозги и потыкали в них скальпелем. И Ксюша почему-то молчит. Она с этим согласна? Что я отказалась от Димы и выбрала Адиля, потому что он такой же неправильный как мой отец?

— У Адиля нет зависимости, — цежу я. — Он зарабатывает покером, а не играет в него. И у него есть цели. У моего отца целей не было, поэтому он пил. А еще мой отец не умел заботиться, а Адиль умеет. Он ухаживает за своей матерью как никому и не снилось.

Карина пожимает плечами. Тебе виднее конечно. Я просто говорю то, что вижу. Ксюша ковыряет пирожное. Коза. А если у меня папа маму всю жизнь на руках носил, означает, что я нахожусь в поисках именно такого мужчины? Да, тебе повезло родиться с правильными представлениями об отношениях, а мне нет.

В повисшем молчании появление громкое Ани ощущается как спасение. Она с грохотом ставит на стол сумку и, проигнорировав улыбку подошедшего официанта, не слишком вежливо просит принести кофе.

— Что случилось? — первой спрашивает Ксюша. — На тебе лица нет.

Выглядит Аня и правда неважно: волосы забраны в неряшливый хвост, обычно накрашенное лицо сейчас бледное и потерянное.

— Да пиздец, девочки, — глухо выговаривает она, глядя перед собой. — Я сегодня кое-что узнала, отчего до сих пор отойти не могу.

— Не томи, — поторапливает Ксюша. — Мы тут уже ко всеми привычные.

Аня сжимает и разжимает пальцы, и одновременно с этим на ее щеках проявляются красные пятна.

— Короче, Робсон папочкой стал, прикиньте. Ему какая-то тварина из Мухосранска на днях ребенка родила[1].

Глава 44

…Пять, шесть, семь, восемь, — беззвучно шевелю я губами, глядя как мобильный на столе пульсирует именем Адиля. На девятой секунде не выдерживаю и принимаю вызов. Время — обед. Он запросто пропал почти на сутки.

— Слушаю, — бросаю сухо.

— Дома? — вот так без всяких «привет», осведомляется он.

— Дома, но уже собираюсь уходить.

Вру. До начала смены остается еще четыре часа. Так по-детски я даю понять, что дико на него зла за молчание.

— Я сейчас поднимусь. У тебя во дворе, — с этими словами Адиль отключается.

Я презираю себя за то, что вместе с гневом, вызванным обидой и его неуместным самовольством, испытываю радость от мысли, что он скоро будет здесь. После сегодняшнего завтрака, больше походящего на интервенцию, я чувствую себя потерянной и одинокой. Одиночество — ненавистное чувство, настигающее меня всю жизнь.

Дверь я открываю, навесив на лицо маску отчужденности. Хочу, чтобы Адиль знал, что со мной так нельзя… Нельзя просто не отвечать на мои сообщения, после того как пропал на семь лет. Слишком больно и мучительно.

— Ты в этом собралась уезжать? — Адиль кивает на мои домашние штаны.

Уникальный он человек. Делает вид, что не понимает или притворяется?

— Ты об этом поднялся поговорить? А я рассчитывала, что ты не отвечал, так как разбил еще один телефон. Кстати, как ты его разбил? О Димину голову?

Я пристально слежу за его лицом, но ни вижу в нем ничего из того, что ищу. Ни раскаяния, ни смятения.

— Зая жаловаться звонил? — мрачно усмехается Адиль, сбрасывая с ног кроссовки.

Я крепко стискиваю себя руками. Это по его мнению смешно? Избить человека, к которому я просила не приближаться, ничего не сказать и сейчас вести себя так, будто поступил правильно?

— Не звонил, а приезжал, — мой голос звенит едва сдерживаемым возмущением. — И не жаловаться, а извиниться. Дима, кстати, про тебя и слова не сказал. Много ума не нужно, чтобы понять, чьих это рук дело. Среди моих знакомых все давно перестали махать кулаками.

Адиль молчит, чем злит еще больше. Просто стоит и сверлит меня глазами, будто ждет, когда я уже наконец выговорюсь и замолчу. А я не хочу выговариваться одна. Мне нужен диалог. Я ведь его по-человечески просила… Разве я не заслужила получить хотя бы пару фраз в ответ?

— Почему ты не брал мою трубку? — вылетает меня жалобно. — Я звонила и писала тебе.