Одиночка

Время пролетело быстро – лекарства, капельницы, пункции спинномозговой жидкости, надежды на снижение показателей. Уход за ребенком. Общение с другими мамами. Саша встречалась с ними в коридорах, обедала вместе в столовой, слушала разговоры о диетах, косметике, звездах и новых шоу, охала на их личные истории о детях и мужьях. Уныние и гнев забетонировали многие сердца, но они отчаянно – страстно – искали выход.

В самом конце августа, в пятницу, врач поймал Сашу в коридоре и энергично постучал по медицинской папке. Выписывают. Показатели в норме, можно ехать домой. Когда? Да хоть сейчас, только подождать выписку, подойти за ней часа через два.

Домой. Помыться, полежать на своей кровати, спокойно в одиночестве пить кофе на кухне. Домой!

Саша собрала вещи – они никак не помещались ни в какие пакеты, а большие сумки она с собой в роддом не брала, кто ж знал, что так выйдет, – и уже через полтора часа ждала у кабинета лечащего врача.

Рядом на скамейке очень старая женщина ложкой кормила мальчика, сидящего в инвалидной коляске. Обветшалая тряпичная сумка, из которой выглядывали термос и два небольших контейнера, занимала почти половину сиденья. Наверное, приехали на прием к врачу.

– Ты откуда? – скрипуче поинтересовалась старушка, еле поворачивая голову, давая понять, что обращается к Саше.

– Из нейрохирургии.

Старушка закрыла контейнер и убрала ложку, повернулась к Саше. Лицо у нее было в морщинах, на одном глазу белая пленка, на лбу сросшиеся седые брови, но взгляд – цепкий, грозный, живучий – опять напомнил праба Пелагею. Саша скользнула взглядом по мальчику.

– Не бойся, смотри, он не кусается.

Саша немного пошевелилась. Она не знала, что сказать. Старушке хотелось выговориться:

– Ты же понимаешь, да?

она не понимала

– Здоровые хуже больных. Рот откроют свой и смотрют. Залезли тут в автобус еле-еле, народу много, коляска неудобная. И мужичок молодой. А я говорю: «Шо сидишь, помоги или не глазей. Никогда ребенка, что ли, в коляске не видел? Да, скрюченные руки и ноги, спина горбатая, а вот говорит хорошо, и добрый он. А ты вот смотришь, глаза только лупишь. Ай, неприятно». Я, мож, в соцстрахе поругалась утром, этот в штаны наложил, а тут на тебе, дурачье какое-то в транспорте. Так он поморщился, отсел. «Пошли вы все со своими мордами», – думаю я. Государство не заботится о больных детях. А я молчать не буду, не дождутся!

Старушка рассказывала, поправляя на мальчике слюнявчик. А того, как показалось Саше, совсем не обижали чьи-то косые взгляды – или не до конца понимал, что это такое, – но зато его ужасно веселило бабушкино возмущение. Саша слушала, опустив голову вниз.

– Ну а дети, ну, другие, здоровые. Ума нет, вот и спрашивают, так хошь не хошь, сердце кровью обливается: «Такой большой и на коляске? Он дурак? Не такой. Пусть уходит». И не скажешь же ничего, не цыкнешь, малехонькие совсем. А этому-то, моему, обидно, все понимает.

Мальчик издал звук: то ли крякнул, то ли что-то сказал.

– Родители малых, видать, не научили, как общаться правильно. Один папаша, ирод, нам сказал: «Инвалиды должны дома сидеть, чтобы моих здоровых детей не расстраивать». Или «не пугать», уж не помню. Вот кто он? Я его чуть не прибила. У самого-то семья: и родители были, и дети по занятиям таким-сяким платным ходют, и едят что хотят, и машина есть. А мы одни, на автобусах, в снег и в дождь, да еще коляску попробуй закати в моем возрасте. Никого у него, кроме меня, не осталось, померли дочка с мужем. Спились. Сгорели, царство небесное. Ворчу на него, а вот единственная кровиночка осталась.

Саша подняла взгляд на мальчика. Ей показалось, что он улыбнулся. Вот если бы она посидела рядом с ним подольше, то вполне могла бы привыкнуть к внешнему виду: перекошенному лицу, асимметричной улыбке, открывающей неоднородные десны, крупные, редкие зубы. Да, мальчик был и обнаженным страданием этого мира, и бабушкиной настоящей радостью.

Паника нарастала, и Саша прикрыла глаза. Замедлила дыхание. В груди стучало – отдавались все сказанные, зацепившиеся за сознание слова нейрохирурга, эпилептолога, Инны, Киры Степановны, медсестер и бабушки этого мальчика.

– Что с тобой, детка?

– Спасибо. Все хорошо. – Саша испугалась, что старушка услышит, как туго бьется ее сердце, как нечто – страх или гнев – сковывает сознание.

– Все будет хорошо, – повторила она.

И повторила бы хоть сотни раз, если бы это помогло.

Но нет.

пять

(настоящее время, пятый месяц после родов)

что в планах на вечер?

Много выпивки.

а еще?

Флирт, общение на эти ночные часы, танцы на виду у всех, поцелуи – возможно.

а секс?

Секс? Не знаю. Может быть.

В первый раз все случилось неожиданно и быстро – еще не остыли эмоции после визита родственников. Саша понимала, что нужно скинуть отравляющую обиду – оправданную, хоть и горькую, и приехала в бар подороже. Как будто знала. Как будто искала. И нашла.

– Какая же ты рисковая. Горячая! Ничего не боишься, да?