Надо перетерпеть. А потом собрать, выкинуть это из своей квартиры и своего сердца. Дыши, дыши.
Что там в его коробке.
Растянутая футболка, пахнущая дезодорантом и
Лезвие с какими-то
Туба со смазкой
Его
Мазь от
Потрепанная закладка для книги, с портретом Буковски, – неиспользуемый
Читал от тех, кого, может быть, быть может. Не быть может, а определенно.
Марк определенно кого-то трахал.
Не ее.
Он определенно кого-то хотел.
Не ее.
От нее он бежал. Трусливо, нет, – одергивала себя Саша, – не трусливо. Прямолинейно. Жестоко. Гадко. Признался. После полугода совместной жизни в ее квартире – уговорила, уговорила пожить здесь, пока строится его студия в Новой Москве – черт возьми.
После 182 ужинов и 182 эпизодов сериала, восьми использованных больших пачек презервативов, трех месяцев с «я достану, не переживай» (прерванным, мать его, половым актом), двух крупных ссор и десятка мелких споров из-за разбросанных вещей. Словом, после полугода неплохих спокойных отношений он вдруг показал свое настоящее лицо одним этим
Он сказал: я ухожу.
Он сказал: я не готов к детям.
Он сказал: твоя жизнь – твои решения
Он сказал: знаешь, мы не подходим друг другу, это было ошибкой.
Он сказал: я больше тебя не люблю, а может, и никогда не любил.
Он сказал: эти вещи не нужны, да и вообще теперь у меня воск для бороды
Он сказал опять: я ухожу.
Она не ответила.
И он ушел.
Она выбросила коробку с вещами и потом удивлялась – вот это да, человек умеет исчезать незаметно. Будто и не было общих планов, обоюдной любви. Ребенка. Хотя что ему-то? Он бросил ее крем для бритья и ушел к воску для бороды. Только и всего.
Саша помнила, что три дня назад она много кричала. Что совсем не плакала. Но кричала. Открыла рот и не сдерживалась. Правда, никто этого крика так и не услышал. Она выла на полу, ела мало, сначала слишком много звонила подругам, а потом им звонить перестала. Она царапала ногтями ляжки, чувствовала боль, но раздирала, раздирала дальше. Вокруг все обострилось, усложнилось, потом затаилось.
Она стала себе противна. Не ощущала себя беременной. Лишь вымотанной, выпотрошенной, принадлежащей не себе, а тому существу, которое и в глаза-то не видела. А оно управляло ее телом. Она толстела. Набухала. Стала по-другому пахнуть. Хотела секса больше, чем когда бы то ни было. Блевала. Потела. Перестала краситься, редко подмывалась и днями не выходила на улицу. Ела, ела, ела. Росла, росла, росла. Почти не расчесывала волосы – зачем?
Она, похоже, сама была виновата.
Зачем она сохранила ребенка?
От никого. От ничего. От пустого места.
От:
Вот кем был для нее Марк.
И все же.
Она помнила начало этой любви.
Он был внимателен на свиданиях, устраивал сюрпризы, радовал, действительно радовал ее; он страстно целовал, трогал грудь, засовывал пальцы в рот, засовывал пальцы в лоно, знал, где ее клитор и что с ним нужно делать; он брал ее, как хотел и когда хотел.
И все это время наверняка знал, что она не подходит. Она не любимая, не желанная, со своей старенькой квартирой на юго-востоке Москвы, невнимательностью и лишь местами, моментами, нюансами красивая – не «та самая». Она – не та, она –
А она хотела вместе делать ремонт. А потом купить красивые тарелки, красивые салфетки, красивые приборы. Она хотела вместе планировать семейные ужины, накрывать на стол, за которым будут собираться его – и ее – родственники и задавать неудобные вопросы
Она хотела вечерами лежать – и чтобы любимый обнимал ее сзади, за живот и нежно по нему барабанил, отвечая детским пинкам с той стороны. Она хотела, когда родится ребенок, вместе ходить в поликлинику, и Марк непременно держал бы люльку, пока она заполняла паспортные данные в карточку их малыша или малышки. Она все это хотела. Она, она.
Она хотела простого. Любви.
Она хотела, чтобы все получилось. Втроем.
А он.
Он не хотел.
– Возраст?
– Семь месяцев.
– Эпилепсия?
– Да.
– Вес?
– Восемь сто.
– Как часто приступы?
– Мелкие – каждый день.