Одиночка

Размышляла. Просто мысли без решения, на решение пока не было сил сил Руки, ногти саднили, обкусанные пальцы ныли, стонали до локтя. Вот бы перебить все болью, вот бы.

Эта сука болезнь, эта сука всегда разная болезнь.

И тут же себя успокаивала – главное, не смерть как только она может думать, как, как жизнь дошла до такого? Ведь если смерть – конец, то болезнь – это бесконечное продолжение, стремящееся закончиться, но иногда все не заканчивающееся, все тянущееся и тянущееся, как серые рабочие будни серого рабочего быта.

А если и смерть не конец? Как с Костей, маленьким и несуществующим уже Костиком, ведь в сознании сердобольных жертвующих ему на лечение людей он еще жив. Жив, не совсем здоров и страдает но можно помочь бедняжке, оформив ежемесячный перевод на 1000 рублей

И когда его мать, Мария, уйдет, то заберет, заберет это медленное умирание, ахатиновое дожитие, припыленное немного золотинкой пожертвований туда, по ту сторону.

с собой

Но нет, болезнь не смерть. Болезнь нечто другое, более сложное – да-да, для человека более тяжелое. И одновременно более легкое, потому что… как будто цель последних Сашиных часов – это искать подходящую метафору страданию, как будто все, о чем она может думать, – это черное, страшное, нависшее

и никакого просвета

ничего

это невозможно

я больше не могу

пожалуйста, Инна, приезжай

А Инна приехала и сказала: «Иди к нему. И охладись. Остынь. И будет самое лучшее решение. Не бойся. Главное, не бойся. Но все потом. Все потом, иди, не думай, иди, все будет хорошо».

все будет хорошо

иду

Не выдержала, послушалась да и как, как бы выдержать? ему позвонила. А как встретились, легли на ковер в его гостиной, он обнял ее. Шептали.

– Нет, нет, давай не будем разговаривать о ссоре и телефоне, – тихо попросила Саша. У нее почти пропал голос. – У меня была такая сложная неделя. Хочу отвлечься.

– Я и не хотел. Ругал себя за несдержанность, боялся, ты больше не позвонишь. Даже на йогу хотел сходить, чтобы лучше контролировать свои эмоции, – горьковато пошутил а словно бы нет он. – Не смейся только, медитации у меня почти получались в Индии.

– А что смеяться? Йога – это прекрасно.

– Ты ходила?

да она словно всю жизнь стояла в разных позах, стояла на гвоздях, только на них и стояла, хватит

– Хотела, но, как всегда…

Молчали, Дима все крепче и крепче ее обнимал.

– Знаешь, иногда мне кажется, что в молчании я только с собой, а в разговорах – с другими. Оказывается, приятно молчать вместе…

– Это лечит душу.

Он сказал «душу»?

– Да. Хотя молчание с собой, внутри себя – это тоже беседа. Вся жизнь – это и есть один большой разговор, с собой или с миром.

и разговор иногда замирает в молчании – и это тоже часть говорения

нужен перерыв, не так ли, чтобы потом запустить все опять, снова, ведь такой разговор не заканчивается никогда

– Давай говорить как можно дольше.

или врать; как всегда, всем врем

мы делаем вид, мы хотим верить, что существует пустое ничто, но его нет. его нет, а мы постоянно варимся в котле сознания, ничто – это ничто. а мы – что-то, мы вечно говорим, мы вечно врем, и так будет всегда, всегда

– Саша?

– А-а? Да-да, я тут. Задумалась.

мы будем говорить или ты будешь говорить, а я слушать, а я буду скрывать свое тайное, нательное, колюще-режущее

сколько я буду скрывать Данила?

– Да-да, – повторила она.

– Я ничего не говорил, – улыбнулся он. – Какая же ты красивая. Я очень соскучился.

И она вздрогнула. Он запустил руку между ног, грубовато дотронулся нет, в самый раз и попросил:

– Разденься для меня.

– Нет, – прошептала Саша. – Я лучше станцую. Для нас.

как хорошо, что тело, ее тело, не врет, оно не отдается полностью, но и не стонет от неправды

И она встала напротив этого мужчины.