Одинокая лисица для мажора

Я безмозглая, слабая на передок идиотка! И мне на это плевать, вот совершенно. Я ведь всю дорогу нервы себе на кулак наматывала, гоняя в голове, как и о чем буду говорить с Антоном. Да что там дорога! Я и дома еще ходила, на стены натыкалась, постоянно проваливаясь в свои мысли. А ночью просто извелась. Ныло все внутри, куда там больному зубу или ранам с ушибами! Только задремлю, и тут же подскакиваю, и таким опустошением и ознобом накрывает, что впору решить, что простудилась я конкретно или заразу какую подхватила. Угу, даже имя собственное у этой заразы есть. Лихорадило всю, потряхивало и хотелось-хотелось чего-то, мучила вроде как жажда, да только водой она не утолялась. А то и накрывало… Вдруг он подался куда… к невесте или в такой же клуб, куда меня водил, и там, в подсобке с ветошью и всяким хламом… Ловила себя на том, что аж зубы до скрипа сжимала, а за ребрами — как резервуар с кислотой вместо легких.

А когда Корнилов с его Леной вдруг решили остановиться, увидев на воротах одного из домов в камневском поселке растяжку о продаже, и посмотреть его, я чуть не заорала и не рванула вперед пешком. Добегу и скажу этому дураку упертому все… Не знаю еще толком и что, но вот прям все!

Но только вошла, увидела, вдохнула — и выдохнуть не могла, пока сам Антон ко мне не метнулся и патлы мои не сгреб, поцеловав. И тут же подумалось: да пошло оно все на хер! Права Роксана, права! Хорошо тебе — кайфуй, не тормози. Хочется — бери, по рукам себя не бей. Уносит от одного касания — лети! И гори оно все синим пламенем! Не хочу я ни думать о последствиях сейчас, ни нести за них ответственность. Что, мне больше всех надо? Да мне сейчас вообще ничего и никого, кроме этого проклятущего мажора, не надо!

Камнева я едва заметила, дорогу в мою комнату в их с Рокси доме и не запомнила. Только ощущение горячей руки Антона в моей, пока тащила его наверх. Мы должны были поговорить… да… поговорить… Но вместо этого я в мгновение ока очутилась опрокинутой на постель с раздвинутыми ногами и его головой между ними. И кончающей так, что почудилось — у меня внутри мышцы порвутся от тянущих глубочайших судорог. А все потому что во мне не хватает, недостает, его недостает. От кончиков пальцев на ногах подогнувшихся до пылающих ушей и в то, что было мозгом — разряд-разряд-волна, и опять, и снова. Из глаз слезы ручьем, сердце давно порвалось, не вместив весь обломившийся мне кайф. Нет-нет-нет, я точно этого не переживу! Сжалившись надо мной, Антон отпустил наконец, вырубая жесткий поток электричества, что безостановочно посылал каждым бесстыдным поцелуем сквозь мое тело, превращая позвоночник в дугу. Я разлепила веки и увидела его, разрывающего зубами серебристый квадратик.

— Лись… мне… мне… да? Да, Лись?

Я все еще задыхаясь, смотрела впервые в жизни, как мужчина раскатывает по стволу презерватив. Мой мужчина. Первый. И черт возьми, от этого зрелища воздух стал еще горячее, хотя куда уже — и так ведь чистый пламень в легких.

— Лись?! — Антон замер, шаря по моему лицу ошалевшим и одновременно встревоженным взглядом. А я пялилась на его кулак, сжавший ствол у основания, отчего темная вершина в почти прозрачной одежке стала как будто еще массивнее. Охренеть! Он был во мне. Уже был. И я жива. Мало того, хочу опять. — Говори со мной!

А я не могла. Только закивала, сглатывая от все той же неутолимой жажды совсем не по воде. А ведь вот несколько секунд назад мне казалось, что все, я умру, не выживу, если все продолжится. А сейчас смотрю на его побелевшие от напряжения костяшки, на ствол, обвитый выступившими венами, на головку, гладкость и вкус которой помню, как и то, как шокирующе она ощущалась во мне, и мое тело реагирует само собой. Волна сладко-жаркая, и позвоночник снова гнет непроизвольно в пояснице, подстраивая под лучший угол будущего проникновения. Волна — и бедра расходятся еще шире, желая принять вес Антона поверх меня, что само по себе неведомое прежде наслаждение. Волна и мышцы внутри творят нечто мне неподконтрольное, сжимаясь и тут же расслабляясь, раскрываясь, что ли, как цветок навстречу солнцу. А руки тянутся к его плечам и шее, чтобы вцепиться, сцапать, притянуть к себе. Его губы, которые я поймала своими, мокрые и соленые, мягкие в первую секунду, но твердеют, когда я чувствую первое проникновение.

— Сука-сука-сука… — хрипит Каверин, разорвав наш порочный поцелуй с моим вкусом и приказывает, задыхаясь: — Если будет больно скажешь! Лись! Скажешь, поняла?

Ох, господи, как же его было уже много и нисколечко не достаточно! Я изогнулась под ним, обвила его ногами, вогнала пятки над его твердыми ягодицами, вынуждая заполнить меня. Голова запрокинулась, накрыло новой волной тех самых дико-сладких спазмов, но теперь все было по-другому. С Антоном внутри меня это было почти невыносимо. И да, боль была, но иная, та, что только добавляет остроты, выбивает последние жалкие крепления у моей покосившейся крыши.