Одинокая орешина

Все это длилось несколько мгновений, а потом опять оказалось, что она меня предала, что мы пятнадцать лет не здоровались, что я ее ненавидел. И слезы ее показались мне лицемерными. И то, что мы прожили эти годы вместе, — только вымысел. Потому что, увы, пленку времени назад не раскрутишь: что прожито, то прожито, что не прожито — не прожито. Сейчас Лилит что-то шепчет па ухо Сурену, и я чувствую, что мне стало свободнее сидеть. Возле них я чувствую себя одиноким и безразличным, и нет во мне никакого трепета.

— Приехали, — говорит Сурен, — просыпайся.

Я просыпаюсь, вернее — делаю вид, что просыпаюсь: пусть Сурен и Лилит думают, будто я спал. Мы выходим из машины и направляемся к гостинице.

— Вот тут посидите, — говорит Вадим, указывая на кресло в коридоре, — сейчас я все устрою.

Я плюхаюсь в кресло, закрываю глаза.

— А ночью что будешь делать? — слышу голос Сурена. Не отвечаю. И он продолжает, уже только для Лилит: — Хороший парень. Не смотри, что соня. Узнаешь его поближе, сама убедишься.

Закрыв глаза, я пытаюсь представить прежнюю Лилит. Не получается. Перед глазами всякая всячина, неизвестно что. Кресло черное, клеенчатое, холодное, пружины слабые, сижу, словно погруженный в ил, но все равно хорошо. Вспоминаю три могильные плиты, которые видел на нашем сельском кладбище. На одной я прочел: «Здесь покоится кузнец Оваким, сын кузнеца Аракела и отец кузнеца Геворга. Скончался в 1851 году». Потом разыскал я могилы кузнеца Аракела и кузнеца Геворга. Они находились по соседству… Почему я все это вспоминаю? Завидую тем людям, у которых были такие крепкие корни: сын кузнеца Аракела кузнец Оваким — отец кузнеца Геворга. И какая связь между теми могилами и этой длинной ночью? Не знаю. Клеенка холодная и скользкая. Вадима все не видать, а Лилит с Суреном в другом конце коридора, где темнее, чем тут, и где есть, видимо, еще одно кресло, такое же холодное, как это. А может быть, еще холодней. Ничего, согреют… Что мы такое? Что прочного в нашей жизни? Что напишут на наших могилах? Чья могила будет возле нашей? Я открываю глаза, потому что опасности нет. Я толком и не разглядел Лилит, а разглядеть хочется. Да, становлюсь сентиментальным, лучше уж закрыть глаза.

Наконец появился Вадим. Сперва он подходит к Лилит и Сурену, потом они втроем направляются к моему креслу.

— Уснул, — слышу голос Сурена.

— Дорога длинная, — говорит Вадим, — устали.

Я открываю глаза.

— Сон видел? — спрашивает Сурен.

Я смотрю только на Лилит, ее лицо сейчас освещено.

— Да, — говорю я.

Вадим сообщает, что кое-как удалось устроить номер для Лилит и две койки в трехместном номере для нас, а сам он поспит в кресле администратора.

— Хорошее кресло, — говорит Вадим (он отличный парень, это уж точно), — откидываешь спинку, и получается ложе Людовика Шестнадцатого.

3

…А еще вернее — самое главное мы должны постичь только ранами собственного сердца. Только вот от ран рубцы остаются.