Одинокая орешина

Иногда я навещаю тебя, прихожу на твою могилу. И знаешь, что самое ужасное, отец? Когда бы я ни явился, ты всегда на месте, и, сколько бы ни прошло времени, ты будешь лежать все под тем же деревом, по соседству со своим отцом. Не встанешь, чтобы разбить виноградник (а твой виноградник давно уже не твой), не прочтешь мне стихотворение, не запустишь ласковые пальцы в мои поредевшие волосы. Я разъезжаю по стране, по миру, перелетаю из одной части света в другую, а ты все лежишь под своим деревом. Несправедливо это, ужасно несправедливо…

Чокаясь со стаканом отца, проливаю на скатерть вино. Шура рассердится. Ну да ладно. Не зажечь ли свет? В этот момент раздается телефонный звонок. Нехотя поднимаю трубку. «Это я, па. Я чуть-чуть опоздаю. Ничего, если приду не один?» — «Ничего, — говорю. Интересно, с кем же? — Приходи поскорее. Возьми такси».

Свет я так и не зажег: глаза мои уже освоились с темнотой, и потом — если зажечь свет, отец уйдет. Свет отнимет у меня отца, а ведь сегодня день его рождения.

— За тебя, лучший товарищ моего детства.

Неделю назад хоронили одного из моих друзей. Он умер внезапно, от инфаркта. Оставил из-за женщины семью, а женщина ему изменила. Получил письмо от сына — жестокое письмо. «Оно его и убило», — сказал один из нас. «Все мы его убили», — сказал другой. И это в самом деле так. Мы до полуночи сидели в его пустой квартире и вспоминали, как в последние дни он жаловался нам на судьбу, без умолку говорил о своей жизни, а мы, отмахнувшись легким словом, шли по своим делам» В ночь смерти он позвонил мне и сказал, что хочет меня видеть. Я был занят — ответил, что утром позвоню ему, договоримся. Он сказал, что я ему нужен сейчас, сию минуту, но я выложил ему свежий анекдот и повесил трубку. Той же ночью он умер. Разве не мы его убили? Скажи, отец, отчего рушатся мосты, соединявшие людей?

Отцы умирают внезапно, матери — постепенно. Ведь отцы — мужчины, они должны быть сильными. Матери сетуют на отцов, на жизнь, плачут и за себя, и за отцов… Слезы отцов — они перегорают в душе, а это подтачивает, подтачивает изнутри. Что же подточило тебя, отец? Этого я не знаю и, наверно, не узнаю никогда.

Я беседую с тобой в далеком городе, в безмолвной полумгле гостиничного номера, и вино на исходе. Ты мало-помалу исчезаешь — растворяешься в дыму и в бликах света, выходишь в окно, в дверь. Постой, отец… Я тоже отец — для своего единственного сына, который сейчас явится беззаботный, шумный. И я должен выглядеть перед ним сильным. Но это еще немного погодя. А пока мне хочется побыть слабым, потому что я всего-навсего сын, хоть мы и сравнялись сегодня с тобой годами.

— За тебя, отец.

Тебе пора уходить, но мы еще не поговорили о самом главном — отчего рушатся мосты, соединявшие людей? Так, наверно, поставил бы вопрос никудышный писатель, а ты находил другие слова. Ты никогда не ныл, хотя был добрее и тоньше меня и тебя, наверно, топтали больше… Ноги твои в земле, как корни виноградной лозы. А где наши корни? Мы — комнатные растения: довольствуемся горшком земли и глотком воды, и потому нас нетрудно выдернуть из земли с корнем. Да нет, отец, не огорчайся, все у меня в порядке: работа, семья. Вот видишь — внук твой приехал в Москву в университет поступать и поступит, должно быть, и станет, кем задумал. И с женой мы живем в мире и согласии. У меня есть один приятель, он говорит — если хочешь, чтоб жена тебя любила, сделай так, чтоб она тебя жалела. И знаешь, как он поступает? Возвращаясь из командировки, сует в чемодан кучу лекарств, некоторые баночки-скляночки уже пустые. Жена в панике, а он ее якобы успокаивает: «Ничего, просто сердце барахлило, головные боли донимали. Лекарства попил — прошло. Дай-ка чаю погорячее и покрепче…» И жена принимается вокруг него плясать, вопросов ему больше не задает. Смешно, правда? А я так не могу. Случается, ссоримся с женой. А ты с матерью ссорился? Из-за чего?

Интересно, произойди чудо и сфотографируйся мы, ровесники, нынче с тобой, сходство обнаружилось бы?.. Видно, вино делает свое дело… Не хочу, чтобы ты уходил. Я не сказал тебе самого главного.

Неделю назад сидел на нашем старом мосту и смотрел на другой мост, разрушенный. Прости за банальное сравнение, но иное не приходит в голову — недавно один из моих приятеле?! сподличал и разрушил мост, соединявший нас. Перед тем как его взорвать, он, наверно, и не взглянул, что взрывает. А взглянуть стоило на то, что сам строил, стоило измерить взглядом пространство, которое преодолел наш мост. Советуешь помириться? Мирятся враги, отец, а мы ведь друзья, оставшиеся на разных берегах, а между нами рухнувший мост. И мутная река. И мы можем только издали смотреть друг на друга. Потом эта мутная река высохнет, а над высохшими реками люди не возводят мостов.

Что, в дверь стучат?

Включаю свет, появляется Шура.

— В чем дело? — говорит. — Почему вы ничего не ели?

— Мы пили, — отвечаю. — Видите, все прикончено.

Шура смотрит на мой стакан, на стакан отца и качает головой, ничего не понимая.