Одинокая орешина

Она вскинулась, села, вмиг скрылись оголенные коленки, дорожка меж грудей спряталась под абрикосовым платьем.

— Кто увидит? — выпрямился он.

— Они, кто же еще?

— А ты знаешь, что стала очень хорошенькой?

— В этом доме запрещена праздная болтовня. Они могут услышать.

— Кто они?

— Хозяйки.

Волнение его улеглось. Потом он вспомнил, что в портфеле магнитофон. Нажал на кнопку, и комната заполнилась звуками, должно быть, стены соскучились по звукам и усилили, умножили их.

— Выключи, — сказала девушка, — вдруг они услышат и обрадуются, решат, что их дом ожил. И это будет обманом. Им нельзя лгать.

— В чем же обман? — Он не понял или притворился непонимающим.

— А разве мы собираемся пожениться?

Парень взглянул на нее смущенно. Лицо девушки было серьезным, взгляд устремлен в какую-то неясную даль. Одним взглядом он охватил ее тело с головы до ног, оно было прекрасным: золотая рыбка, бьющаяся в абрикосовом неводе.

— Ты не ответил на мой вопрос, — упрекнула девушка, — побоялся, что тут же соглашусь, брошусь тебе на шею?.. Одного только вопроса моего побоялся.

(Рассказывают, что сестры ушли ночью, и свет в их доме горел три дня и три ночи, гремело радио, которое они не выключили. На четвертый день, когда стало известно об их исчезновении, отключили и электричество, и радио. Отключили из райцентра. Точка, тире, точка. Рассказывают, что перед тем, как умолкнуть, радио передавало песню: «Ты — мой дом, Карабах». Очень трогательная мелодия, особенно если поет мужчина. В тот день пел мужчина.)

— А известно, куда они уехали?

— Не знаю. Никто не знает, — сказала девушка. — Сначала я хотела разыскать их, потом испугалась: а вдруг окажутся самыми обыкновенными. Я хочу, чтобы сестры жили во мне такими, какими я их вообразила. — Встала с тахты, пересела на стул. — Сигареты есть еще?

— Ты тоже дымишь?

— А кто же не дымит? Огня нет, один только дым…

В окно заглядывали зеленовато-синие, сиротливые горы, и девушка быстро-быстро написала на бумажной скатерти: «Проклятье, что я не родилась мужчиной! А еще жаль, что не узнала о вас двумя годами раньше. — И полностью — Ашхен Навасардян».

6

В Новой Зеландии пели «Ахтамар». Да, да, нашу «Ахтамар». «Каждой ночью к водам Вана кто-то с берега идет и без лодки средь тумана смело к острову плывет…» Все как в нашей песне, только в этой — девушку не зажигает огня, а поет, стоя на одной из скал острова, и юноша находит дорогу в море, идя на голос. Маяк здесь — песня. Но однажды шелковым платочком песню задушили, и юноша потерял дорогу. Девушку звали Мари[30], и когда юношу спасли и вытащили на берег, его посиневшие губы, как утверждает песня, повторяли имя девушки. Назвали ли остров «Ахмари»? Не знаю, не спросил.

Я пригласил к нашему столу певца из племени маори, аборигенов Новой Зеландии, и попросил его повторить слова песни, мне перевели их. Сюжет был тот же, что и в балладе Туманяна.

Как мало мы знаем о схожести народов, как любим примечать различие между нами! Кто у кого взял и кто кому отдал? Все люди — дети одной и той же матери-планеты, а песня — это золото души.

Совпадения… Я удивился, когда в Австралии мне рассказали, что 25 апреля у них день национального траура, в память о соотечественниках, погибших в 1915 году в Дарданельском проливе. Австралийские корабли везли продовольствие в Россию и у Галиопольского полуострова подверглись внезапному нападению турок. Это было 25 апреля 1915 года, на следующий день после 24-го. Все корабли затонули, и сотни австралийских парней нашли себе могилу на дне пролива.

В двадцати тысячах километров от нас встрепенулся, вздрогнул австралийский континент, матери надели черное, а невесты в безутешном горе посмотрели на свои обручальные кольца.

Через несколько лет в память жертв того апрельского дня австралийцы с обеих сторон засадили дорогу от города Баларата до города Арарата деревьями (длина дороги 13 километров).

Каждому погибшему — по дереву.

Увидев зеленую шеренгу, я приветствовал их, как родных.

Повстречали ли австралийцы на дне морском погибших армян?

Мне издали показали город Арарат. Маленький, девять или десять тысяч жителей. Увидел я вдали и гору, напоминавшую Арарат. «За это сходство город и получил свое название», — сказал мне австралийский писатель. А другой пояснил: «В годы «золотой лихорадки» среди покорителей Австралии было много армян. Должно быть, они увидели эту гору и основали здесь город. Сейчас армян там нет, наверно, постепенно ассимилировались, стали австралийцами. Ведь минуло полтораста — двести лет…»

…А юноша из племени маори все еще поет… «Ахтамар».

7

Я брожу по берегу Аракса, чуть поодаль, в несказанно близкой дали высится Арарат. День напоен солнцем, я могу сосчитать каждую морщинку на челе горы, но Арарат говорит мне: «Не только ты видишь меня, я тоже гляжу на всех вас. Гляжу и днем и ночью».

Арарат, наверное, самая высокая гора в мире, в тысячу раз выше, чем Эверест, потому что армянам он виден со всех концов земли. Это величайший свидетель нашей истории.