Одинокая орешина

Он увидел одноэтажный домик, самый живой в этом пустом селении.

Они подошли к крыльцу. «На двери что-то было написано, — сказала девушка, — зеленой краской, может, стерлось уже». Нет, не стерлось. Она прочитала, не глядя, наизусть: «Ключ под порогом, он для тех, кто захочет здесь жить. Простите нас, но мы не выдержали. В доме есть постель и все прочее…»

— Взять ключ? — спросил он.

— Зачем это? Он не для нас.

У порога росли полевые цветы, кто-то до них зажег тут свечу.

— Должно быть, никакого ключа и нет. — Ему захотелось, чтобы ключа не было, чтобы сестры оказались выдумкой, сказкой, чтобы завтра ему тоже было легко жить.

Всякий раз, когда она приходила, девушке очень хотелось открыть дверь, так и подмывало взять ключ, но на глаза попадалась надпись, сделанная масляной краской, и она, взглянув на порог, грустно поворачивалась и, побродив по двору, уходила.

Он уже вытащил ключ.

— Положи на место, — сказала девушка. — Не то придется тебе жениться на мне и остаться в деревне.

— Против первого не возражаю, — улыбнулся он.

Они взглянули друг на друга. В университете тоже посматривали друг на друга, но не так, как бывает только раз в жизни. (А девушки особенно отличают этот единственный взгляд!)

Ключ наконец повернулся в замке, он толкнул дверь, которая отворилась на удивление мягко и бесшумно. Вошли. Уютная деревенская комната. Стулья, стол, тахта, на стене вместо ковра или фотографий — карта сегодняшней Армении. Он сел, закурил, в пепельнице лежал окурок.

— Видно, не мы первые.

— Да, приходят, — отозвалась девушка, — дом стал чем-то вроде памятника.

Слова ее донеслись из спальни. На кровати лежала пыль, платяной шкаф пустовал, зеркало молило о женском лице, оно нашло лицо девушки и надолго удержало. Ей показалось, что из зеркала выглядывает одна из сестер. Которая? Хоть бы оставили фотографии.

— Ты где? — послышался его голос. — Иди сюда, это не скатерть, а клинопись.

Девушка зашла в другую комнату, там стояла еще одна кровать. Значит, сестры спали в разных комнатах. «Для того, чтобы горели две лампочки, — подумала она, — чтобы они лежали, читали, переговаривались из разных комнат… А это кухня». Она посмотрела на горку запылившейся посуды, на кофейные чашечки… Вдруг захотелось сварить кофе. Что за нелепое желание? Рука потянулась к выключателю, но свет не зажегся. Взглянула наверх — лампочка на месте, но откуда быть электричеству в заброшенной деревне?

— Где ты, третья сестра?..

Девушка задумчиво и растерянно вошла в столовую. Он молча курил.

— Посмотри, что здесь написано.

На столе расстелена белая бумажная скатерть. Бумага пожелтела, но буквы оставались четкими.

— Читай, читай, — сказал он. — Поразительный мы народ.

Она склонилась над желтовато-белой скатертью. «Я бы женился, но где вы?» — написано зелеными чернилами, и подпись поставлена. «Вы просто засиделись в девках, а остальное — как в индийском кинофильме». Тоже зелеными чернилами. Впервые в жизни девушка пожалела, что она не мужчина, не может выругаться. Еще запись синим фломастером: «Мне стыдно за мужчин» — и подпись отчетливо: «Варужан Симонян».

— Дом станет местом паломничества, — девушка опустилась, вернее, упала на тахту.

— Если не разрушится, — то ли грустно, то ли с холодком отрезал он, потом возразил себе: — Не дадут разрушиться. Мы помешаны на таких вещах. Не сомневайся, придут, зажарят во дворе шашлык, поедят за этим столом.

— И выпьют друг за друга, за народ.

— Это уж наверняка. И закусят. Откушают за здравие народа. Недурно, а?

Девушка резко поднялась, откуда-то достала веник, начала подметать. Ее знобило. Он с тревогой следил за ней. Вот прошла в спальню, прибрала постель, под подушкой обнаружила расческу — на ней волосы одной из сестер, молодой еще, совершенно седые. Взяла графин и вышла: во дворе был родник, вода лилась, робко журча. Девушка наклонилась, напилась, вода была холодной, вкусной, она наполнила графин и вернулась в комнату.

Он курил сигарету за сигаретой, и если бы кто-нибудь посмотрел на них в бинокль, то решил бы, что это молодые супруги только что поссорились, но скоро помирятся и, как это бывает в подобных случаях, станут еще нежнее друг к другу…

— Ничего нет выпить? — спросил он.

— Есть. Вода очень вкусная.

— Я не о воде.

— Нет, в шкафу пусто.

— Э, нехорошо поступили сестры. Должны были знать наперед, что я когда-нибудь заявлюсь.

Она поставила графин на стол. Отчего это подгибаются коленки?

— Ничего, если я прилягу?

— Даже хорошо, — он впервые улыбнулся.

Она не поняла его улыбки, взбила подушку, легла, сбросила туфли.

Ему с его стула были видны тугие девичьи груди, неуловимая линия, разделявшая их. Обнажились ее коленки — задрался подол платья абрикосового цвета, а она не заметила этого. Его вдруг охватило волнение, он подвинулся к ней, зажег еще сигарету.

— Не простудишься? Может, накинуть что-нибудь?

— Не надо. — Она лежала, полузакрыв глаза, представляла себе сестер — так легче было.

Он склонился над ней, и их волосы смешались.

— Ты что? Кто-нибудь увидит…