Одинокая орешина

Нет, вначале Создатель был добрым, и, опьяненный восходом, он создал прозрачно-синее озеро, окружил его причудливыми скалами, пририсовал к ним ошеломляюще зеленые деревья… Но вдруг остановился: вполне хватит с них и восхода… И несколько сотен квадратных метров оазиса Аркаруллы остались непостижимым чудом в этой знойной пустыне. Тогда он сказал: добро.

(Вчера, когда мы ехали из аэропорта к Аркарулле, из-под колес машины выскакивали и убегали кенгуру. Мне это показалось чудом, мы закричали: кенгуру, кенгуру! Потом привыкли к их прыгающим фигуркам и уже не обращали внимания.)

Срывая, ласкаю пальцами розу пустыни, которая кажется не материальной, а воздушной, чистым голубым цветком, и я вспоминаю другие цветы, тоже голубые, которые подарили мне когда-то на берегу Ледовитого океана в аэропорту Тикси. Тогда я удивился — такие нежные цветы в вечных льдах! И теперь тоже поражен — хрупкие цветы в такой изнурительной жаре, в пустыне! «Природа загадочна и непостижима», — я говорю это Майклу, конечно, по-армянски, а он улыбается. Понял ли?..

Прошли месяцы, годы, но и сегодня Аркарулла живет во мне как увиденный в пустыне сон… Может быть, и ты осталась Аркаруллой моего трудного детства, сестра, потому-то в душном самолете я читал свои не написанные тебе письма.

(Через многие дни и месяцы, в апреле 1979 года, Майкл приедет в Армению, я подниму бокал за восход солнца в Аркарулле, а он в ответ выпьет за мастеров, за зодчих скального храма Гегард и произнесет почти те же слова: «Гений и вера этих мастеров загадочны и непостижимы».)

Я благодарен тебе, сестра, за то, что в тяжелые годы войны ты возила меня на карте из страны в страну, это осталось самым ярким путешествием в моей жизни.

Мысленно я кладу к твоей могиле фиалки Тикси и розы Аркаруллы, ведь и те и другие — нежно-голубого цвета, цвета твоих глаз, так и не насытившихся видением этого мира.

(Когда мы возвратились в оазис Аркаруллы, в гостиницу, наш переводчик уже проснулся, побрился и успел позавтракать. Он посмотрел на нас с сочувствием, а мы — на него. Мы ведь знали, что он потерял, но почему-то он утешал нас: «Выпейте чаю и поспите, устали. Я вас подожду. Хотите, я еще раз выпью с вами чай?»)

Такие вот дела, сестра…

33

Я долго брожу вдоль железной дороги. Хочу точно определить место, где в июле 1918 года произошло это… Внизу холодная бездна, наверху голубое небо, а тогда была ночь и небо, наверное, было густо усыпано щедрыми летними звездами. Смотрел ли он на небо, видел ли, как падает его звезда? Ведь и он тоже, наверно, верил, что у каждого — своя звезда на небе. Где именно поезд сошел с рельсов? «Правда» от И июля 1918 года, в пяти-шести строках рассказав о случившемся, отметила, что катастрофа произошла в шести верстах от Александрополя. Гюмри — Александрополь — Ленинакан. Город сейчас сильно разросся — откуда начинается отсчет шести верст?

Хочу представить себе его лицо, возраст, увидеть честные руки машиниста. Не хочу придумывать, но ведь не сохранилось даже фотографии.

Осталась только фамилия — Виноградов.

Как его звали — Андрей, Николай, Василий?..

Почему он пожертвовал собой ради — если по правде — чужого ему народа? В далекой России его ждала невеста, в бревенчатой сельской церкви ежедневно молилась за него мать, и вот так в молитвах, наверное, и угасла однажды, как свеча. Узнала ли, каким оказался ее сын, узнала ли, что в своих каменных церквах за сына ее стали молиться тысячи армянских матерей? Говорят, будто точный рост человека определяет гроб. А такая смерть, может быть, определяет точные границы души. Да был ли у него гроб?.. Смогли ли найти его тело среди камней и расплавленного металла?

Он был хорошим машинистом, и поэтому именно ему приказали: «Ты должен везти нас до Александрополя. Там — наши враги, мы должны доставить туда оружие и солдат».

Враги?.. Он попытался оживить это слово: перед его глазами встали бледные сироты и матери в трауре, невесты в трауре… Сидящий напротив турецкий офицер не мог прочесть его мыслей, ему вообще не было дела до чужих мыслей… «Не советую отказываться, — холодно проговорил он, — как ты сделал это вчера. У нас нет времени. К тому же это приказ, мы находимся в состоянии войны с армянами». Снова перед глазами выстроились сироты, матери, невесты. Хмуро, без единого слова встал он, взял со стола шапку и, выходя, услышал: «Тебя не обделят, мы не забываем оказанных нам услуг».

Был прекрасный летний полдень. Парень посмотрел на небо, и оно было цвета глаз его нареченной. Поблизости журчал родник, он наклонился, утолил жажду. В чистом зеркале воды увидел свое лицо: пора было бриться.

(Я наклоняюсь, пью воду из родника: тот ли самый это ключ, помнит ли того парня вода? Если бы зеркало воды сохранило черты его лица…)

Поезд шел медленно, и вагоны были нагружены смертью. Он вез эту смерть, вез для сирот, матерей, невест.

Он резко увеличил скорость — сделали ли это рука, мозг или сердце?.. Из соседнего вагона доносились голоса солдат. Они не спали. Кто-то запел. Должно быть, у поющего есть мать, невеста?.. Мать-то уж точно есть.