Одинокие думы

В конце своего земного пути мы должны будем сказать, для чего мы жили, и молчание поможет нам найти нужные слова. Услышав слово веры, мы принимаем Христа, а потом в молчаливой надежде совершаем свое спасение. Но рано или поздно мы должны будем исповедать Его открыто - сначала перед людьми, а потом и перед всеми обитателями земли и неба.

Растратив себя в празднословии, мы ничего не расслышим и никем не станем. В конце концов, когда от нас потребуется вся наша решимость, мы и вовсе лишимся языка, потому что без умолку говорили, не имея, что сказать.

Молчание спасло бы нас от немоты. Оно ведь не самоцель. Вся наша жизнь - размышление о последнем, единственно важном шаге. И хотя мы размышляем в молчании, иногда приходится говорить, чтобы помочь людям сделать свой выбор. Тогда мы говорим о Христе и наши слова учат людей новому для них молчанию, молчанию Воскресения. В нем мы возрождаемся, крепнем, и наконец говорим о том, что некогда слышали. Я веровал и потому говорил (Пс 115, 1).

VII

Когда молчание дарит мне свободу и я просто живу, а не примеряюсь к жизни, моя молитва становится совершенно иной. Меня ничто не отвлекает; моя жизнь и мое молчание делаются молитвой. Я погружен в тишину, которая рождает во мне молитву.

Нищета и молчание собирают нас воедино и заживляют душевные раны. Нас ничто не отвлекает, пока мы нищи, пусты и заняты только Богом. Нищета не дает «растащить нас на части» («раз-влечь»).

Если свет, который в тебе, - тьма...**

Но что, если я кажусь «нищим», а сам втайне жажду духовного богатства? Что, если я храню молчание, притворяясь пустым, а на самом деле обхаживаю Бога и жду, когда Он обогатит меня новым опытом? Тогда я начну искать особых состояний и мне будет мешать буквально всё. Я начну отгораживаться от мира, боясь, как бы он не растащил меня на части. Я буду мешать сам себе. В довершение к этим бедам моя молитва станет для меня главной помехой, потому что замкнется на мне самом, на моем внутреннем богатстве. Снедаемый любопытством, я вкусил от древа Познания и потерял себя и Бога. Я стал богат и одинок, и ничто не может утолить мой голод. Чего бы я ни коснулся, всё приводит меня в смятение.

Поэтому я ищу безмолвия, нищеты, одиночества, где всё, чего я касаюсь, становится молитвой, где молитва - это небо, птицы, гнущий деревья ветер. Ведь Бог есть всё во всём*.

Но прежде всего я должен по-настоящему обнищать. Я должен быть доволен тем, что дал Бог, - настоящая нищета ждет милости ото всех, но более всего - от Бога, а мнимая - хочет быть самодостаточной, как ангелы. Настоящая нищета получает и благодарит, оставляя себе только самое необходимое. Мнимая - делает вид, что не нуждается ни в чем, как будто бы ничего не просит, но стремится овладеть всем сразу и ровным счетом ни за что не благодарит.

VIII

Итак, если скажут вам: «Вот, Он в пустыне», - не выходите; «вот, Он в потаенных комнатах», - не верьте, ибо как молния исходит от востока и видна бывает даже до запада, так будет пришествие Сына Человеческого (Мф 24, 26-27).

Христос внезапно придет в конце времен, и никто заранее не знает часа Его пришествия. Со Своими** же Он пребывает неотступно, но и они не знают заранее, когда именно Он их посетит. Где Он, там стараются быть и они. Как орлы, повинующиеся природному чутью, они собираются вокруг Христа, обретая Его на всякое время.

Невозможно сказать наверняка, когда и как Христос явит Себя в конце мира. Точно так же невозможно знать, когда и как Он откроется ищущей Его душе. Одни уходили в пустыню, но не нашли Его. Другие уединялись, надеясь быть только с Ним, но Он покидал их. Обладать Им все равно, что обладать молнией. Как молния, Он сверкает, где хочет.

Истинных созерцателей объединяет не пустыня и не одиночество, а умение быть там, где Христос. Но как они находят Христа? Особых приемов у них нет. Они находят Его по Его воле. Его Промысел вселяет в них благодать и так всё устраивает в их жизни, что они попадают именно туда, где могут быть с Ним. Но и тогда они не понимают, как это получилось и что же они, собственно, сделали.

Человек остается с Богом один на один, едва только по-настоящему этого захочет. И не важно, где он - в деревне, в монастыре, в лесу или в городе. Как молния сверкает от востока до запада и, освещая весь горизонт, ударяет, куда хочет, так и безграничная Божественная свобода просвещает человека, вспыхивая в недрах его души. Тогда он понимает, что, хотя он еще в пути, он уже прибыл туда, куда стремился; все еще странствуя во времени, он предвкушает вечность: ведь даруемая в земной жизни благодать - это залог жизни во славе.

IX