Одинокий некромант желает познакомиться

Чудовище держалось подле Анны, и одно это обстоятельство действовало на Глеба успокаивающе.

– Боюсь, он существует в единственном экземпляре.

– И создать второго…

– Это не ко мне.

– Тогда тот юноша со скверным характером? Вы не можете быть так жестоки…

Мягкий этот голос обволакивал, он тревожил тьму, и та, оживая, нашептывала, что, если бы тогда, раньше, Глеб не струсил, ему не пришлось бы выслушивать все это. И что еще не поздно.

Шея у княгини тонкая, белая, такую двумя пальцами переломить можно. И если Глеб рискнет, то ему станет хорошо. Он получит удовольствие. Редкое удовольствие от чужого страха.

– Боюсь, – ему с трудом удалось заткнуть тьму, – это не в моих силах, но я…

Вечер был… тяжелым.

Чай. И разговор, который тянулся и тянулся, но как-то мимо Анны. О ней будто бы забыли, и нельзя сказать, чтобы специально, просто…

Евгения царствовала. И за столом в том числе. Она была мила. Очаровательна. Весела. Утомительна.

Она была, и только она. Рядом с нею не оставалось места собственным детям, что уж говорить об Анне. И ей лишь хотелось, чтобы эта пытка закончилась. Когда-нибудь.

И она, опустив руку под стол – вряд ли стоило надеяться, что это осталось незамеченным, – пересчитывала чешуйки на морде Аргуса. А тот тыкался влажноватым носом в ладонь и норовил поймать пальцы.

– А ваши родители…

– Простите? – Анна отвлеклась от собственных мыслей и, вытащив руку из пасти голема, осторожно вытерла ее о платье. – Задумалась.

– Над чем-то важным?

– Безусловно, – у нее хватило сил ответить улыбкой на улыбку. – Для каждого человека, полагаю, его мысли важны и интересны.

Она устала быть вежливой еще в той, прошлой жизни, когда имя Лазовицких было известно немногим. Когда их приглашали в свет, оказывая услугу в ответ на помощь Никанора. И, выправив приглашение, забывали.

В свете хватает чужаков. Анна помнила и это вежливое равнодушие. И любопытство, за которым ей виделось желание посмеяться. Собственный страх, сменившийся вскоре глубокой усталостью. Каждый новый выход превращался в пытку.

Потерпи. Скоро они сами будут искать встреч и знакомств. Никанор оказался прав. Но легче Анне не стало.

– Что ж… рада, если так, – Евгения умела смотреть тем особым взглядом, который сполна давал ощутить собственную никчемность. – Мы беседовали о родителях. О склонности детей перенимать их таланты. Или не перенимать. Вот Ольга пошла в отца, она маг жизни. А вы?

– Тоже в отца.

Вопрос только в какого, но матушка магом не была.

– И кем он был?

– Целителем.

– А ваша матушка?

– Монахиней. Была. И осталась. Она жива…

И завтра, быть может, Анна встретится с ней и спросит, в чем же провинилась так, что матушка наградила ее проклятьем. Что ей ответят?

Аргус ткнулся лбом в колени, то ли отвлекая, то ли выпрашивая ласку.

– Рада за нее. Слышала, вы ведете весьма уединенный образ жизни. Может быть, тоже собираетесь принять постриг?

Почему-то в вопросе Анне почудилась издевка.

– Нет. К сожалению, моя вера не настолько сильна.

– Меня всегда удивляли женщины, отказывающиеся от мирского. Какая сила воли должна быть. Какая самоотверженность…

Вот только ветер, скользнувший на плечи бесплотною шалью, шепнул, что не стоит доверять. Ему, ветру, не по нраву был этот дом, потяжелевший, закованный в позолоту и мрамор. Он утомился от показного совершенства хозяйки и желал выбраться.

И Анна всецело разделяла это желание.

И потому, покинув этот дом, она не сдержала вздоха облегчения. А Глеб спросил:

– Устали?

– Немного.

Нога заныла, и спина отозвалась, предупреждая, что не стоит ждать спокойной ночи. Впрочем, ночь в поезде и без того спокойной не будет.

– Погодите, – она оперлась на руку Глеба, а голем нырнул под другую, подставил горбатую спину. – Я уже и забыла, какие они.

– Они?

– Высший свет… Знаете, поразительное умение показать человеку его место. Раньше было сложнее, что ли? Помнится, когда нас впервые пригласили на бал, я… я ждала волшебства. Ведь это же бал. И пусть я уже не юная барышня, но все равно цветы, музыка, блистательные кавалеры… Конечно, замужним женщинам не положено мечтать о блистательных кавалерах…

– Кто сказал?

– Общественная мораль, – Анна вдруг поняла, что дышится легко. И ветер, сорвав горсть белых лепестков, закружил, завьюжил, отвлекая. Ему, засидевшемуся в камне, теперь хотелось играть.

– Общественная мораль – весьма сомнительный ориентир.

– Я тогда этого не знала, была разочарована.

– Моралью?

– Скорее обществом. Знаете, как-то сложно блистать, когда тебя не замечают. Никанор тогда очень потратился. Платье, костюм… взял на прокат драгоценности. После у меня появились свои.

– Изумруды?