Одинокий пишущий человек

Там, конечно же, яркий электрический свет, но чем дальше уходит арочная перспектива, тем глуше тишина, гуще пыль и глубже вековые протоки.

Воды небесные, воды подземные…

Непросто быть писателем в этом городе: на его площадях вещали пророки. Они и сейчас там время от времени возникают и что-то вещают, и если ведут себя смирно, то койка в стационаре им не светит. Столкнувшись здесь раза три с фигурами в белом-длинном, я стала лучше понимать и священную бормотню древних пророков, которая когда-то, при трепетном чтении в девятом классе казалась мне, мягко говоря, невнятной по смыслу. Теперь всё понятно: поголовно все эти пророки были местными психами, они слышали голоса или Голос. Народ, которому они грозили божьими карами и неистово проклинали, отвечал им взаимностью: побивал камнями. «Нет пророка в своём отечестве» – Эйн нави бэиро… – здешняя истина, за тысячелетия перекочевавшая в культурные пласты человечества, как и многие другие здешние истины.

Ныне, когда любой голос в мозгу заглушён сигналом мобильника или заткнут наушниками, многие люди выглядят безумно: идут, жестикулируют, спорят с пустотой…

Время такое. Да и камней не напасёшься.

Вообще, десятилетиями обитая в этом городе, ежедневно омываясь гулом колоколов, тягучим пением муэдзинов и раскачливым речитативом еврейских молитв у Стены; ежедневно прохаживаясь по краю обрыва, готового обвалиться в Геенну Огненную, ты, если не свалишься в одну из религий, то постепенно наладишь с Богом культурные уважительные отношения «на доверии»: я к Тебе – без богохульства, Ты ж меня – не затопчи ненароком.

Это отношения с опасным хищником. Евреи в этом – настоящие доки, как ловцы ядовитых змей или смотрители тигров и медведей в зоопарках.

«В этом городе, погружённом в глубокие воды вечности, отражённом тысячекратно в слоях плывущего неба над ним, вобравшем в себя все жизни когда-то живущих здесь людей и многажды их вернувшем, – в этом городе, свободном и ускользающем от посягательств всех завоевателей в мире, – в этом грозном и весёлом городе невозможно было умереть навсегда…»

Это пара слов из моего романа «Вот идёт Мессия!», написанного в 1996 году, спустя совсем немного времени после моего появления здесь. Тогда я ещё ничего не понимала в природе и сути Иерусалима. Иерусалим мне тогда не понравился.

Он мне и сейчас не слишком нравится, но ведь это не имеет никакого отношения к тому чувству, которое пронзает тебя (всегда пронзает тебя!), едва он встаёт вверху и вдали на гребне горы царя Саула.

И слова эти я написала по ощущениям, по наитию. Что доказывает исконно ясновидческую природу творчества.

«От престола Божьего исходит чистая река воды жизни, светлая как кристалл», – говорил Иоанн Богослов о Небесном Иерусалиме. Иерусалим земной, дневной и вечерний, он – отражение, и при всем накале религиозных, криминальных, политических и прочих страстей (включая Страсти Господни на туристических объектах) соотносится с небесным по многим параметрам. Да, от каналов Венеции летом воняет. Но это – каналы Венеции! То же – с Иерусалимом. Здесь тоже – в толкотне, потных и бензиновых парах, в вони рыбных и мясных рядов – ты порою как-то забываешь, где, собственно, стоишь. Но, очнувшись, вновь шевелишь плавником или шестом, отталкиваясь от старых стен и дверей, дабы последовать в этом течении дальше, дальше…

Все живущие здесь – тайные гондольеры. Ворота Старого города – и это очень чувствуешь, нырнув под своды древней арки, – это шлюзы в протоки, в каналы небесных вод. И, медленно отчаливая от берегов, ты чувствуешь кожей, как обтекают тебя потоки воздуха, как увлекает, уносит тебя возбуждение… Ты попадаешь в сильное, влекущее течение времени. «Объяли меня воды до души моей» – о как понятны здесь слова этого псалма! Вполне представляю себе одинокую душу, одинокую рыбу, что день и ночь носится по каналам этих небесных вод, тычась в невидимые сети ловцов человеков, в безуспешных попытках отсюда выбраться.

Кстати, о сетях.

Моё постоянное ощущение в Старом городе – незримое присутствие тайны и опасности. Не буквальной опасности жизни-здоровья-души, хотя и такое случается. Но точно как Женеву я чувствовала шпионским городом (можно смеяться над этим подростковым определением, но так я видела это место: шпионским центром, где всюду – в кафе, в магазинах, в лобби отелей – вершат делишки, от тёмных до праведных, представители множества разведслужб), так и в Старом городе я всюду ощущаю плотное касание разнообразных тайн.

Когда бы и как я там ни оказалась: с экскурсией ли, на арабском рынке – за сувенирами для друзей; днём ли, вечером, так что почти уже и ночь; на проходной ли улочке или в мало кому известном тупичке, я всегда – неизменно и непременно! – столкнусь там с какой-нибудь знакомой личностью.