Читаем Одинокий пишущий человек полностью

И когда мы оказались в своей комнате в гостинице и я сунула в руки мужа блокнот и карандаш, он открыл глаза и минут десять быстро, цепко заполнял лист штрихами. Что-то стирал, опять рисовал. Наконец показал измождённого бородатого мужчину лет тридцати с поразительно отрешённым, одухотворённым лицом.

«Цыганский Христос…» – пробормотала я.

Эту картину – холст, масло, – выполненную Борисом в голубовато-серых жемчужных тонах вечернего Альбайсина, мы назвали «Нищий в Гранаде». Она висит у нас дома лет уже двадцать, одновременно украшая обложку сборника новелл «Холодная весна в Провансе».


Как это ни удивительно, но именно в эти годы случилось и открытие Израиля – подлинное, глубинное постижение страны, приютившей нас, ставшей домом для нас и наших детей. Сначала была новизна: земли, природы, людей… Всё это я должна была освоить и принять. И отработать. И я благодарно приняла эту новизну, написав какие-то повести, множество рассказов, романы «Вот идёт Мессия!» и «Последний кабан из лесов Понтеведра». Потом и сын, и дочь отслужили в армии, а это – совсем иная причастность к духу и земле, к любви и судьбам близких.

И какой бы маленькой ни была эта страна, для меня она оказалась огромной. Она и сейчас для меня огромная. Израиль даже территориально гораздо больше, чем кажется: много гористой местности, и страна уходит в вертикаль. А в горах оно как: и на том боку селение, и на другом, а по гребню тянутся леса или виноградники. Объёмная, многосторонняя, насыщенная людьми и судьбами местность. К тому же изнутри Израиль оказался гораздо просторнее и глубже иных других стран – исторически, религиозно глубже. Оказался страной бурной и неутомимой, и я неутомимо продолжаю её осваивать.

В те же годы – видимо, время подошло – потянуло меня к семье, к тем историям, от которых в юности раздражённо и нетерпеливо отмахиваешься, а потом уже и спросить не у кого. Мне повезло: мои родители старели медленно, помнили многое, и мне посчастливилось вовремя услышать, осознать и описать истории родни – сплошь трагедии и анекдоты. Семья такая: очень цепко слились в ней два этих жанра, так и живу в невидимом сцеплении двух этих полюсов, было бы над кем смеяться и кого оплакивать.

В Венецию, за окнами

Мой отец любил рассказывать об одном знакомом художнике, человеке эгоистичном и самовлюблённом, который будил ночью жену и говорил: «Клава! Чё-нить жёлтенького хотца, жёлтенького!» – и заспанная Клава бросалась на кухню то ли апельсин искать, то ль сушёный абрикос, то ль яичницу жарить…

Я о чём: когда мне, условно говоря, хочется «чего-то жёлтенького», я нутром чую, где его искать. В Венеции. Конечно же, в Венеции…


Когда нашей дочери исполнялось восемнадцать лет, я придумала и тщательно подготовила подарок на день рождения: поездку в Венецию. Заказала билеты на рейс, прилетающий к самой ночи, и недорогую, довольно затрапезную гостиницу, основное достоинство которой заключалось в том, что какие-то её комнаты смотрели на Большой канал. Часа полтора я провисела на телефоне, крича служащим отеля, что мне нужен только такой номер, только такой – понимаете?! Ферштеен?! – окнами на Гранд Канале, потому что mia figlia в этот день исполняется diciotto anni!!! И это подарок, regalo для ragazza! Господи, неужели трудно понять!

И вот мы в Венеции… которой нет. Вокруг холодная мгла; руку вытяни – руки не видать. Холодное начало марта, проливной дождь, сырой ползучий туман – их фирменная загадочная неббиа… Помните эти кадры в «Казанове», когда герой бежит в вязкой седой мгле по мокрым камням пустой площади? Я всегда думала, что это – причудливая фантазия Феллини, ведь Венеция – это блеск и радость всегда!

Нет, ни зги не видать, ни дворцов, ни мостов… и потому мы пропускаем нужную остановку на вапоретто и, когда выходим с чемоданами на причал, под дождь, уже совсем не понимаем – где мы. Чёрт знает – где. Помочь нам никто не может по самой простой причине: те, кто вышел с нами на причал, сами туристы и сами растеряны. Венецианцы, видимо, спят или разъехались, как нормальные люди, куда подальше. Ватная пустота и глухота ползучего тумана обнимает живые души, затягивая их в адскую пустоту. Бр-р-р-р! Хорошенькое начало…

Перейти на страницу:

Все книги серии Большая проза Дины Рубиной

Бабий ветер
Бабий ветер

В центре повествования этой, подчас шокирующей, резкой и болевой книги – Женщина. Героиня, в юности – парашютистка и пилот воздушного шара, пережив личную трагедию, вынуждена заняться совсем иным делом в другой стране, можно сказать, в зазеркалье: она косметолог, живет и работает в Нью-Йорке.Целая вереница странных персонажей проходит перед ее глазами, ибо по роду своей нынешней профессии героиня сталкивается с фантастическими, на сегодняшний день почти обыденными «гендерными перевертышами», с обескураживающими, а то и отталкивающими картинками жизни общества. И, как ни странно, из этой гирлянды, по выражению героини, «калек» вырастает гротесковый, трагический, ничтожный и высокий образ современной любви.«Эта повесть, в которой нет ни одного матерного слова, должна бы выйти под грифом 18+, а лучше 40+… —ибо все в ней настолько обнажено и беззащитно, цинично и пронзительно интимно, что во многих сценах краска стыда заливает лицо и плещется в сердце – растерянное человеческое сердце, во все времена отважно и упрямо мечтающее только об одном: о любви…»Дина Рубина

Дина Ильинична Рубина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее
Одинокий пишущий человек
Одинокий пишущий человек

«Одинокий пишущий человек» – книга про то, как пишутся книги.Но не только.Вернее, совсем не про это. Как обычно, с лукавой усмешкой, но и с обезоруживающей откровенностью Дина Рубина касается такого количества тем, что поневоле удивляешься – как эта книга могла все вместить:• что такое писатель и откуда берутся эти странные люди,• детство, семья, наши страхи и наши ангелы-хранители,• наши мечты, писательская правда и писательская ложь,• Его Величество Читатель,• Он и Она – любовь и эротика,• обсценная лексика как инкрустация речи златоуста,• мистика и совпадения в литературе,• писатель и огромный мир, который он создает, погружаясь в неизведанное, как сталкер,• наконец, смерть писателя – как вершина и победа всей его жизни…В формате pdf A4 доступен издательский дизайн.

Дина Ильинична Рубина

Биографии и Мемуары / Документальное

Похожие книги

Третий звонок
Третий звонок

В этой книге Михаил Козаков рассказывает о крутом повороте судьбы – своем переезде в Тель-Авив, о работе и жизни там, о возвращении в Россию…Израиль подарил незабываемый творческий опыт – играть на сцене и ставить спектакли на иврите. Там же актер преподавал в театральной студии Нисона Натива, создал «Русскую антрепризу Михаила Козакова» и, конечно, вел дневники.«Работа – это лекарство от всех бед. Я отдыхать не очень умею, не знаю, как это делается, но я сам выбрал себе такой путь». Когда он вернулся на родину, сбылись мечты сыграть шекспировских Шейлока и Лира, снять новые телефильмы, поставить театральные и музыкально-поэтические спектакли.Книга «Третий звонок» не подведение итогов: «После третьего звонка для меня начинается момент истины: я выхожу на сцену…»В 2011 году Михаила Козакова не стало. Но его размышления и воспоминания всегда будут жить на страницах автобиографической книги.

Карина Саркисьянц , Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Театр / Психология / Образование и наука / Документальное
100 рассказов о стыковке
100 рассказов о стыковке

Книга рассказывает о жизни и деятельности ее автора в космонавтике, о многих событиях, с которыми он, его товарищи и коллеги оказались связанными.В. С. Сыромятников — известный в мире конструктор механизмов и инженерных систем для космических аппаратов. Начал работать в КБ С. П. Королева, основоположника практической космонавтики, за полтора года до запуска первого спутника. Принимал активное участие во многих отечественных и международных проектах. Личный опыт и взаимодействие с главными героями описываемых событий, а также профессиональное знакомство с опубликованными и неопубликованными материалами дали ему возможность на документальной основе и в то же время нестандартно и эмоционально рассказать о развитии отечественной космонавтики и американской астронавтики с первых практических шагов до последнего времени.Часть 1 охватывает два первых десятилетия освоения космоса, от середины 50–х до 1975 года.Книга иллюстрирована фотографиями из коллекции автора и других частных коллекций.Для широких кругов читателей.

Владимир Сергеевич Сыромятников

Биографии и Мемуары