Одинокий пишущий человек

Когда обе могилы уже засыпали, из той, другой группы отделилась женщина и направилась к моему другу. «Вы – Игорь? – спросила. – Я вас узнала. Вернее, не вас – увидела имя вашей мамы на венке… – и вздохнула: – Старики уходят… Вы меня не помните? Мы были соседями по коммуналке на Мясницкой. Хотя вы были маленьким, конечно. А я – дочь Серафимы Петровны, вот мы похоронили маму, такое совпадение; были они при жизни – соседки, и сейчас – соседки уже навсегда…» – И кивнула в сторону свежей могилы.

Мне нравится эта история. Есть в ней привет и улыбка, а может, и насмешка, и приглашение к тайне.

Мне лично хотелось бы отодвинуть эту тему подальше, в область тишины и полной отрешённости. С моей кончиной пусть разбираются другие. Как там говорил Вуди Аллен: «Я не то чтобы боюсь умереть. Я просто не хочу при этом присутствовать».

Проветрить старушку

Хотя не скажите: есть целые народы, которые со смертью на короткой ноге.

Примечательны в этом смысле обычаи острова Мадагаскар. Где-то я уже писала об этом изумительном кошмаре: один из любимейших праздников мадагаскарцев – ежегодное выкапывание из могил дорогих покойников, пляски-игры-песни с останками, переодевания их, ну и так далее.

Мне показали кассету с этим весьма познавательным и красочным фильмом. Такой загробный «Клуб кинопутешественников». Волосы таки встают дыбом, доложу вам: сидит человек в ресторане, рядом на стуле – покойная бабушка: пусть маленько развлечётся старушка, пусть проветрится.

Восприятие смерти – один из важнейших индикаторов масштаба творчества писателя.

Все великие писатели, в сущности, писали только о Любви и Смерти. Не помню, кто это сказал, что все великие романы написаны о трёх вещах: о смерти, о деньгах и о сексе. Заменим секс на любовь – это разные вещи. К ним разная степень сочувствия.

Это вовсе не означает загробное пение церковных певчих и прочие колокола и молебны на каждой странице. Писатель может писать о чём угодно легко, весело, как бы вскользь, – а ты читаешь и чувствуешь, насколько глубоко и страшно человек ощущает дыхание иных пространств. И наоборот – писатель может угрюмо патетически описывать смерти, казни, всяческие ужасы существования, а ты читаешь и видишь, что это кропотливо привязанная к жизни маета, а заглянуть за край хотя бы на тысячную долю воображения, отстегнуть страховочные ремни – у писателя не хватает ни мужества, ни таланта.

Одинокий пишущий человек не прочь пошутить на тему своих загробных дел. Случаются такие редкие вопросы в интервью – от редких и, как правило, молодых журналистов. Недавно один припомнил, как на торжественной презентации моей трилогии «Русская канарейка» в РГГУ, где участвовал хор, исполняющий описанную мной в этом романе ораторию, я, пребывая в хорошем и явно игривом настроении, сказала что-то вроде: «Приятно наблюдать торжественную репетицию своих похорон».

«Дина Ильинична, – спросил юноша простодушно, – а как долго вам хотелось бы прожить?»

Я, конечно, рассмеялась… А потом всерьёз задумалась. Полагаю, на этот вопрос любой творческий человек отвечает примерно одинаково: жить – до того момента, пока управляешь своей жизнью, своим воображением и своими делами, пока не зависишь от посторонних; пока ещё можешь фамильярничать и шутить о матушке-Смерти.

Совсем недавно и, как всегда, неожиданно моя бренная биография отсчитала очередной юбилей. С недоверчивым удивлением я про себя проговариваю все эти цифры. У меня вообще ощущение, что я всегда (и сейчас) пребываю в эмоционально насыщенном возрасте умного подростка, внезапно рванувшего в своём развитии: лет, примерно, четырнадцати. И по внутреннему ощущению, по какому-то удивлённому отношению к жизни, я никуда и не двинулась. А юбилеи… бог с ними. Сколько там натикало? Это как в такси: ты едешь, счётчик тикает, но ведь он имеет отношение к этой машине, а не к тебе лично. Ты заплатишь за поездку длиною в жизнь, выйдешь из машины и пойдёшь по своим делам.

Когда, похоронив своего последнего героя, писатель и сам покидает этот мир, исполненный для него божественной кириллицы и ныне навек умолкнувший, наступают совсем иные времена для его книг.

Наступают горячие деньки