Одинокий пишущий человек

Это очень распространённая читательская реплика. Отвечать на неё – дело неблагодарное, ибо, если читатель не поверил в события книги, значит, либо его воображение буксует, либо мастерство писателя буксует. Говорить при этом, что «в жизни бывает всякое» или, что ещё хуже, уверять, что «история реальна», очень глупо. Я никогда этого не делаю. Художественной правде – высшему и, по сути, единственному мерилу искусства – нет никакого дела до того, что происходит в «реальной жизни».

Но главное, читатель задаёт свой самый убийственный вопрос: чему учит эта книга?

Тут нечему удивляться: целые поколения у нас выросли в убеждении, что искусство принадлежит народу и, следовательно, непременно должно учить этот самый народ чему-то дельному. Должно сгодиться на что-то. «Где же воспитательная роль литературы?» – спрашивает Читатель.

Это не новость. Ещё Флобер писал, что «публика жаждет трудов, которые льстят её иллюзиям». Думаю, и Гомеру доставалось от современников. В самом деле: чему, собственно, учит безнравственная «Одиссея» – шляться без дела по морям и островам?

Я встаю по стойке «смирно» и приступаю к своему эпистолярному оброку, ведь это тоже моя авторская обязанность. На издательском сленге подобные письменные дебаты с радетелями нравственности называются «обратной связью». Принимаясь отвечать, я, человек эмоциональный, вовлекаюсь в диспут о воспитательной роли литературы, доказывая, что ни искусство, ни бренная тушка самого писателя народу не принадлежат (скажите спасибо, что трезвый). Писатель, продолжаю я, объясняется при помощи художественных образов – это основа творчества; а вот когда творчество иссякает, тогда он принимается рассуждать и учить народ строгой морали.

Словом, я всегда забываю, что неосторожная переписка с Читателем может стать пожизненной.

«Согласна с вами, – пишу я вежливо, – что существует некое влияние литературы на мораль общества, но эта связь не прямая, а опосредованная, и даже если вы наводните магазины исключительно книжкой «Тимур и его команда», это не значит, что нашим подросткам немедленно и автоматически привьются навыки гуманизма. В истории человечества, – строчу я, – были созданы сотни тысяч прекрасных книг, и никого это не удержало от зла. Возможно, потому, что носители зла (а я абсолютно уверена, что среди людей встречаются как носители добра, так и их противоположности) – эти самые типы не читают хороших книг, а если и читают, то пропускают их мимо своей душонки. На свете, увы, существуют насилие, пошлость, ложь и изумительная мерзость, а также проклятая политика, с позволения которой в мире творятся ужасающие преступления. И никакая самая прекрасная литература ещё никогда не могла этому противостоять, не могла никого спасти или изменить…»

Раздухаришься так, накатаешь, как Чехов писал, «рубликов на тридцать», потеряешь рабочее утро, а заработаешь не рублики, а всплеск давления и заодно обвинение в высокомерии, высказанное, правда, не впрямую, а намёком, с поджатыми губами.

На эти намёки уж точно отвечать нельзя, а то увязнешь в разборках, всех оскорбишь и все оскорбят тебя. Слово за слово… Кончится тем, что ты навечно пропишешься в вязкой анонимной среде Личного Мнения Отдельных Читателей.

Нет, в социальных сетях писатель должен присутствовать неуловимой тенью или уже исключительно в бронзе; в крайнем случае, в картоне (имею в виду обложечный вариант). Ты – автор прозы, говорю я себе, а не Учитель и не можешь накормить толпы страждущих пятью хлебами. То есть книгами. Тут каждый сам себе рыщет пропитания в беспредельном и бездонном океане написанного. От… цепись от читателя, пусть плывёт себе дальше в океане литературы на «Летучем голландце».

Кроме того, тебя ждёт следующая работа.

Но Его величество Читатель жаждет высказаться по поводу моей последней книги, излиться в личном послании на адрес моего сайта. Он заметил неточности и натяжки в моём предыдущем письме, и вообще хотел бы поговорить по душам, продолжить мой роман рассказом о своей любимой тёте Евдокии Ивановне, которая в пятьдесят седьмом году, в Перми… Он, кстати, в мае приезжает в Иерусалим к племяннице и, если я не возражаю, хотел бы…

Но я возражаю.