Йенс очень заинтересован в покупке дома. Он слышал от знакомых, что мы, скорее всего, будем продавать усадьбу. Это дом его мечты, они с девушкой фантазируют, как будут тут жить, хотят сохранить все как есть, они столько раз проезжали мимо. Он мне звонит, шлет сообщения. Знакомится с Наймой. Дядя Эрик уже показывал ему дом этой осенью, Йенс просто влюбился в него. Грета говорит: пусть назовет свою цену. Но Йенс не хочет сам выступать с предложением о цене, и я назвала ему исходную сумму по оценке риелтора.
Я отвечаю Йенсу, что решение мы с сестрой принимаем вдвоем и я ничего не могу обещать. Домом уже интересовалось столько людей, мы будем показывать его всем потенциальным покупателям в присутствии риелтора. «Но риелтор – тоже недешевое удовольствие», – возражает Йенс. Да, он прав. Йенс посылает мне веселые смайлики. Работа с риелтором, показ, торг – во всем этом есть свои плюсы. Если бы решала я одна, то, наверное, продала бы дом Йенсу. Но мы с Гретой в разных финансовых ситуациях. Ты же его толком не знаешь, говорит она. Он просто ищет выгоды. Как высчитывается стоимость? Сколько это будет в часах и в деньгах – все мои поездки длиною в 1200 километров по несколько раз в год? Все то время, когда я мою, оттираю, разбираю? А потом возвращаюсь домой в Ханинге и снова мою, оттираю, разбираю? Еще подстригаю газоны и пропалываю грядки.
С каждым моим приездом умершие родные отдаляются от меня. Конечно, я все еще вижу бабушку с дедушкой в их спальне, у плиты, за обеденным столом. Но мы наполняем дом другой энергией. Со всеми нашими телефонами, компьютерами и телепередачами на полную громкость. Я строго спрашиваю себя – хочу ли приезжать сюда на каждые каникулы и праздники. Папы здесь нет. Бабушки с дедушкой тоже. Станет ли этот дом местом отдыха или, скорее, тяжелой ношей?
Надо перекрасить фасад. А стоит ли перекрывать крышу? Как минимум ее покрасить. Заменить прогнившее крыльцо, перила и балконы. Поменять плиту, холодильник и морозилку. Определить, насколько пострадал от сырости подвал. Вода, возможно, содержит радон. Заняться живой изгородью и мелкими постройками. Моя любимая пекаренка разрушается на глазах, внутри все в мышином помете. Южная сторона изъедена муравьями. Притом что никто из нас не умеет держать в руках молоток или пилу. Наводить порядок, отмывать, копать – это я могу. Но в электричестве и канализации ничего не смыслю. Как и в водопроводе и отоплении.
Братьям и сестрам часто бывает трудно делить наследство. Приходится многое планировать, расписывать, устраивать. А получить во владение дом на двоих – особое испытание. Надо принимать совместные решения, договариваться, расставлять приоритеты. Наши дети любят Молиден, но не мечтают проводить там все время. Скоро все они войдут в переходный возраст, а там уже совсем другие интересы. Неужели мы будем возить бедного кота шестьсот километров туда, а потом столько же обратно? Кота, который ненавидит ездить на машине?
Мы смотрим на Молиден как будто с разных сторон. Грета больше думает о том, как дом выглядит сейчас и каким его можно сделать. Она хочет устроить в мастерской музыкальную студию или конюшню. Я хочу восстановить ту атмосферу, что была здесь при бабушке. Домотканые занавески, на веревках сохнут свежевыстиранные скатерти и простыни. Я понимаю, что реагирую как ребенок, но, когда Грета переставляет мебель, перевешивает картины и меняет шторы, дом становится все меньше и меньше похожим на тот Молиден, каким я его помню с ранних лет. Мы стараемся договориться – ведь компромисс можно найти всегда. Грета считает, что все, что мы делаем, пока ее там нет, совершенно не нужно. Занавески в клеточку, которые я выстирала, выгладила и повесила перед тем, как фотографировать дом, она находит страшненькими. Но они висели тут и раньше и прекрасно подходят к интерьеру, как мне кажется. Так было при бабушке.