Одинокое место

Сон – это кошмар. Это не сон – бессонница. «Золпидем» не помогает. Я принимаю таблетку, засыпаю, вижу кошмары – через час просыпаюсь и больше не могу уснуть. Всю ночь. В ожидании диагноза и когда начинаю принимать кортизон. Сердце вот-вот выпрыгнет из груди.

Одна медсестра мрачно пошутила – хорошо, что я так быстро просыпаюсь после «Золпидема», раз из-за него меня преследуют кошмары…

* * *

Как я ждала этого внешнего покоя, чтобы снова сесть писать. Я не могу писать в поездах. На автобусных остановках. Да и времени на что-то свое не было. Доклады, тексты на заказ и административные дела раздули рабочую неделю до ста часов. Это абсолютно нездорово и в этом нет ничего героического. Но я знаю, что в жизни многое может поменяться, и очень быстро. Конечно, я не знала, что заболею. Что болезнь обрубит все ниточки, связывающие меня с языком. Я судорожно пытаюсь восстановить их после первой химии. Пишу о том, что приходит в голову, – о папе, о лете. Но вскоре все скатывается к схеме приема лекарств, приемам пищи, рабочим моментам.

Впереди у меня интервью для журнала «Меню», фотосессия с Юнасом в преддверии выхода нашего «Диалога о Персоне» в газете «Дагенс Нюхетер». У меня по-прежнему болит все тело. Принимаю «Альведон». Но, может быть, боли связаны с кортизоном. Я замечаю, что волосы начали редеть. Странное ощущение – весь длинный волос как будто мертвый. Еще не выпадает, но процесс увядания начинается уже после первой химии. Волос вне волосяной луковицы – это уже мертвая природа или еще живая? Какие опасные задворки феминизма. Беспокоиться о волосах. Но ведь нам всем, или по крайней мере многим из нас, это правда важно. За чашечкой кофе в саду Винтервикен Юнас говорит, что для него было бы большой трагедией лишиться волос. «Выпадут волосы – и что такого?» – фыркнут некоторые моралисты. Как мне объяснить? Если волосы – цена за жизнь, то выбор очевиден. Но полная потеря волос – в любом случае испытание. Когда выпадает каждый волосок на теле. И волосы в носу тоже. Остается два-три лобковых волоска за линией бикини и по пять-шесть темных волосков на каждой лодыжке. Многие уверяют меня, что волосы не выпадут, потому что у их родственников, друзей, знакомых во время лечения рака ничего такого не было. Правда, тут же выясняется, что эти люди не получали цитостатики в высоких дозах, их оперировали, а затем применяли лучевую терапию. В общем, что я хочу сказать: волосы – это вовсе не пустяк.

История моих волос:

Когда мне было пять лет, я начала отращивать челку, потому что так хотела мама. Закалывала, подравнивала, подстригала кончики. Я мечтала о волосах каку Мадикен[24] – сначала на иллюстрациях Илон Викланд[25], а потом как у актрисы, исполняющей главную роль в фильмах. Длинных и волнистых. А у меня волосы абсолютно прямые. Я носила косы. Когда в шесть лет я начала заниматься верховой ездой, то на конюшню всегда ездила с коричневой резинкой на одной косичке и красной на другой. Иначе все пойдет наперекосяк. Лошадь будет брыкаться или кусаться. Когда нас фотографировали в первом классе, мама лежала в больнице. Заплетать косы сама я не умела. И бабушка тоже не умела. Она сделала мне самую ужасную прическу, какую только можно придумать: хвост на затылке и кривой пробор! На снимке вид у меня несчастный, рот слегка приоткрыт. Кажется, учительница даже сказала, что мама могла бы причесать меня получше.

Если мама дома, она иногда завивает мне волосы. Щипцами. Когда я училась во втором классе, мне купили красное в цветочек платье с передником, идеальное для игр в Мадикен, а если еще заплести косички, пока волосы влажные, получается прическа почти как у Мадикен. Остается только взять зонт и прыгнуть с крыши.

В пятом и шестом классе я с одной стороны собирала челку в хвост, а с другой стороны она висела как штора. Очень симпатично, как мне казалось, но мама была другого мнения. Хотя меня это мало волновало. «Тебе гораздо лучше, когда волосы собраны наверх», – говорила мама.

Когда в седьмом классе мне оперировали ногу, волосы начали выпадать. У меня ежедневно шла носом кровь, кухонные полотенца быстро окрашивались в темно-красный цвет. Я сильно похудела. От жутких болей пропал аппетит. Когда я дошла до сорока пяти килограммов, физиотерапевт не на шутку разволновалась и сказала, что, если я к следующему занятию не наберу хотя бы килограмм… чем она мне там угрожала? Я ведь худела не нарочно. Мне действительно было очень плохо, каждую ночь я просыпалась от раздирающей боли в ноге. Снимала пластиковый фиксатор, удерживающий стопу под углом девяносто градусов – туго натянутые на стальной каркас резинки, чтобы мышцы и сухожилия вытягивались вместе с костью. Но это только усиливало боль. Единственный способ немного облегчить страдания – ослабить резинки. Мне, конечно, не разрешали, но по ночам я иногда делала это во сне, просыпалась и обнаруживала, что нога выскользнула из конструкции. Я вижу на фотографиях, как мои длинные густые волосы редеют. На меня смотрит худенькая девочка с синяками под глазами. С жидкими прядями волос.