Одинокое письмо

3.чтобы не провалиться держусь за твои ступни

глаза испуганно открыты

в них:

серая трава

черные листья

низкое небо

гранитная крошка в снегопады образует нечто

сравнимое с геологическими наслоениями

4.помнишь я написал это осенью сразу по приезде?

на выкошенной

(но не убранной и потому чуть посеревшей)

траве

...............................

ненадолго небо очистилось

(почему так ненадолго!)

...............................

всего несколько фраз

ритмически ощутимых фигур

(риторических?)

...............................

и еще угол преломления света

он неизменен

(надо сказать и все остальное не слишком)

5.колесо спустило у моста Кулосаари (но я продолжаю)

цвет ряски затянувшей канал

рисунок древесной коры

...............................

небо все еще (относительно) чисто

...............................

яркое солнце

(хотя и низко и скоро зайдет)

сильные запахи

...............................

последний отсвет

на белой (церковной?!) стене

6.прошло еще некоторое время после чего

доктор сказал что я здоров

но почему-то когда я вижу эти пустые зрачки

я ловлю себя на подсознательном желании

чтобы его кто-нибудь укокошил

...............................

впрочем эта часть так и осталась не готова

7.хотел рассказать это Белле

а она умерла.

ветер

и полотнища с голубыми крестами

...............................

и почему-то от этого

так тревожно

...............................

да

еще говорят водопад теперь запускают раз в неделю

и под музыку

чухонец-то был справедливый

за дело полтину взял

Людмила Региня. Встречи с Беллой

Впервые мы встретились с Беллой в коридоре редакции журнала «Аврора». Мне ее представили не то Ирина Муравьева, не то Елена Невзглядова, мои друзья и коллеги, которые с Беллой были знакомы уже давно. Ей хотелось получить командировочное удостоверение для поездки на Псковщину. Задания обычно давал отдел публицистики, которым я в ту пору заведовала.

Незнакомка была прелестна. Милая и, казалось, застенчивая, красиво одетая, впивающаяся взглядом в собеседника, она не пыталась объяснить, зачем она едет и о чем хочет написать. А я и не настаивала на этом, потому что была знакома с ее повестью «Альбиносы», напечатанной в сборнике «Круг». Мое впечатление от этой вещи было так свежо, что я принялась нахваливать автора. Белла, естественно, молчала, но взгляд ее говорил о многом — о внутренней силе, искренности и открытости. Отчего так волнует открытость? Я поддалась ее обаянию. Мы выписали не только командировку, но и временное удостоверение: понятно, что пустяковые деньги ей были и не нужны, нужна была «бумажка», свидетельство, что она представляет всесоюзный журнал.

Дома я в тот же вечер стала перечитывать «Альбиносов». Так просто течет бесхитростный рассказ о том, о сем, а на самом деле в плотном тексте постоянно происходят какие-то маленькие открытия. На что похожи стихи, а на что проза; всего-то одна строка об Ахматовой, о Блоке, о душе, о Боге — зато какая строка, и как удивительно соседствует слово со словом... Деревенский дом и деревенская природа и вдруг — психушка, в которой «скорбь униженно просит помощи» и рядом с которой так неуместен «парадный город»... И еще раз будет этот город с его гениями и с его подвалами, с его реальными улицами и торговцами у ограды Владимирской церкви; с его школами, подругами, книгами и первым житейским опытом. Сколько подробностей быта! Сколько философских изюминок, разбросанных, кажется, наугад!

Манера письма Беллы Улановской ни на что не похожа. Читатель оказывается перед загадкой: как она это делает? Но не торопитесь искать ключ к разгадке. Она сама нам себя объяснит.

«Осенний паучок. Однако главное вычленялось — вот оно вытягивалось из жирного паучьего брюшка, вот выкатывалось прозрачной невнятицей, и она застывала, продолжаясь, а как известно, то, что превращается из мягкого само из себя в определенное, быстро густеющее, — потом застывает, делается, несмотря на тонкость, — жестким, вычленяется в свою форму — и вот оно нечто, определенность, давность. Пробежим снова по всем этим тонким ходам и жемчужным переходам, перечитаем путаную прочность».

Вот альпинист преодолевает скалу вблизи Сердоликовой бухты... «Неплохо добиться такой красоты и легкости в своих упражнениях», — строго обращается к себе автор. «Какая кружевница!» — думаю я об этой писательнице, которая уже достигла «красоты и легкости» в своем мастерстве.

Осенью 1994 года, а именно 19 октября, я купила красную розу и отправилась по приглашению Беллы в Царское Село: ей вручали Лицейскую премию в небольшой, но изысканной компании с Александром Володиным, Романом Виктюком, Глебом Богомоловым. В этот же вечер она подарила мне книгу «Осенний поход лягушек» с дорогой для меня надписью.