Одинокое письмо

— О вас интересно пишут зарубежные, московские критики, реже — питерские. Я — не критик. Я — поклонница вашего таланта. Я иду вослед вашим героям и вашим притчам, блуждаю в лабиринтах вашей подземки (глубоко!), открываю смысл внезапных переходов, застреваю на деревенских дорогах и охотничьих тропах, греюсь на апрельском солнце, вхожу в крестьянские избы, слушаю людские исповеди, дышу воздухом свободы в ее всеобъемлющем и художественном смысле...

И все больше доверяю жизни, такой, какая она есть, и эту веру в ее устойчивость внушаете мне вы, философ и филолог, путешественник и охотник, загадочный хороший человек.

...Перечитаем путаную прочность.

«Юго-восточный ветер течет над лесом, над полем, над рекой, переливается на солнце жемчужная нить, качается на ее конце невесомый паучок».

Эниса Успенски (Сербия). Белла

Имя Белла для преподавателя русской литературы, тем более зарубежного, созвучно имени молодой черкешенки из романа «Герой нашего времени» и сразу же вызывает в его памяти образ дикой красавицы. Эта необычная, в чем-то экстравагантная женственность лермонтовской героини невольно вспомнилась мне при нашем знакомстве с Беллой Улановской. Когда я впервые услышала про Беллу, у меня, естественно, не могло возникнуть таких ассоциаций, я это поняла позже, при нашей запоздалой и единственной встрече.

Дело в том, что ее настоящее имя было Изабелла. Имя, которое мы в первую очередь свяжем не с непринужденностью и волей юга, а с высокими готическими окнами. Я услышала его от Вити Кривулина. Он говорил о талантливом писателе ленинградского литературного андеграунда. Изабелла, в отличие от лермонтовской черкешенки, за которой охотился герой романа, сама была охотником. Витя говорил о писательнице, которая носит ружье через плечо и бродит по дремучим северным лесам, уходит далеко за пределы обжитых земель, туда, где нет ни дорог, ни тропинок. Выходит к беломорским берегам и даже ночует в рыбацких челнах. «Хочешь, познакомлю?» — спросил Витя. «Лучше в другой раз», — ответил во мне трусливый зверек.

Однако в той куче разных бумаг, поэзии и прозы, которую Витя давал мне читать, оказалась и повесть Беллы — «Путешествие в Кашгар». Не могу сказать, что я тогда, в еле прочитываемых буквах третьей или четвертой копии самиздатской печати, сумела оценить глубину этой необыкновенной повести. Мой разум, убаюканный модными тогда на Западе идеями и лишенный настоящего жизненного опыта, не мог сразу распознать этот шедевр антивоенной прозы, может быть, одно из лучших произведений, когда-либо написанных на эту тему. Все же я поняла, что вещь интересная, что ее следует запомнить и обязательно еще раз внимательно прочесть.

Но для повторного чтения в то время было мало возможностей. Особенно если возьмешь книгу или рукопись у Вити — вернешь, а в другой раз не получишь: они у него не задерживались.

Как-то перед отъездом, позвонив Вите и спросив, не хранится ли еще у него та повесть о Кашгаре, я получила положительный ответ: да, конечно, она у меня на столе. Когда я пришла, на его столе, как всегда, лежали бумаги и книги. Стали искать «Путешествие» Беллы. На столе его, естественно, не было. Витя полез в ящик и в шкаф. Не нашел. Потом он откуда-то вытащил необработанный ахат. «Вот что я для тебя нашел», — сказал он. Я онемела и настаивать на дальнейших поисках «Путешествия» не стала.

Витя тогда произнес пророческую фразу: вот сломаем эту стенку (т. е. перегородку, разделявшую на две части его большую красивую комнату), и найдутся все пропавшие рукописи.

Но лично мне «Путешествие в Кашгар» искать не пришлось. Оно само вернулось ко мне — и каким образом! Это было осенью 1991 года, в разгар югославской войны. Два месяца, опустив руки по швам, мы смотрели, как «наша армия» штурмовала классический город на берегу Дуная — Вуковар. Все разрушили: соборы, дома, детские сады, больницы. Камня на камне не оставили. Моя соседка, беженка, потом, когда открыли дорогу, поехала посмотреть на отчий дом и сошла с ума. Вуковар заплатил за независимость Хорватии. Надвигалась война в Боснии, обещавшая «пир» более длительный и гораздо более кровавый.

В Белград приехал всемирно известный Жак Деррида — попытаться словом предотвратить то, что уже было неминуемо. Он выступал с лекцией перед переполненным залом Университета имени Ильи Коларца. Цитируя Йана Паточку, философ старался выбраться из лабиринта кодов собственных мыслей и сказать как можно проще: нет, милые, не надо войны, я, может быть, такой же, как и вы, ваш родственник даже, но, пожалуйста, не надо войны. Публика молчала. Да и какие могли быть вопросы. Ясно было, что вот сейчас она разразится.

И вот тут мне вспомнилось «Путешествие в Кашгар» Беллы Улановской. Внезапным кинокадром выплыл из моей памяти образ — «выгоревшая земля», на которой ничего не может расти и только иногда можно увидеть «странные грибы — прикопченные шляпки на тонких цепких ножках», выросшие в местах «гибельных»... «черненькие несъедобные грибы».