Перебирая историю моего недавнего путешествия, я снова удивляюсь, как оно развилось и образовало изумительную последовательность и связь человека и места, места и времени года, места и света и цвета, дома и события.
Теперь я не могу представить знаменитого Спасского-Лутовинова без майских соловьев, черноземных степей, без ночного поезда Орел — Измалково, города Ельца — без 86-летнего его хранителя и летописца — удивительно похожего на Бунина в старости — Федора Федоровича Руднева.
И еще много людей, мест, прудов, и будто нарочно так, чтобы предстать особенно ярко и целостно.
Что такое путешествие по литературным местам, двусмысленность такого предприятия, не просто посмотреть, а пожить.
Вторичность и подлинность, зафиксированность и аморфность.
У людей, далеких от литературы, — равнодушие к описанию их мест.
Освященность любовью — непременные требования к действительности. Выдает не то, что ждешь, а суть, которая и есть подлинное.
Призрак писателя, скитающегося по топографии своих рассказов.
— Попадись мне сейчас вот здесь барин Иван Алексеевич, — сказала мне старая Настасья, — я его сразу узнаю, уж мне было годов семнадцать, а ему больше тридцати, гуляли с Верой Николаевной до Кочерева, он с книжкой в руках.
Она сидит на траве, как умеют сидеть только дети и крестьянки, вытянув перед собой ноги, пусть телята еще поедят, сейчас она выдернет колья с веревкой и погонит их домой.
— А жива ли Вера Николаевна?
— Вы спрашиваете про его жену? Нет, умерла в Париже.
— Стало быть, умерла. Только она не жена ему, а наложенница.
— Как так! Я читала ее книжку, воспоминания, сказано, что жена.
Мы спорим, я горячусь, доказываю, сама своими глазами видела, воспоминания жены Бунина весь мир знает, Вера Николаевна Бунина, урожденная Муромцева (читала, сидела в Публичке, тогда эту книжку только там и можно было найти), но их не переспоришь.
Правы они, эти глотовские крестьяне, — когда Бунин с Верой Николаевной приезжали, тогда они не были повенчаны!
Я еще успею сказать о том, что хорошо знаю, пускай оно вызреет и станет моим, но пока это чужая жизнь и чужие степи; удивительные деревни, которые стоят не на реке, как у нас; не на озере, как в Карелии; не при впадении реки в море — как на Белом море, — а на овраге — ничего более скудного и придумать нельзя.
Теперь я знаю, что овраг перегораживается плотиной, весенние воды стекают с суходолов, и получается пруд, не копаный, а запруженный.
Около домов сложены кучи хвороста.
— Это не хворост, — поправила меня одна прелестная восьмилетняя девочка из деревни Крыльцо Мценского района Орловской области, — это наши дрова.
— Меня не было здесь весной, — говорила она, — я была в интернате за Мценском, и поэтому я не могу показать вам, какой высоты была вода в половодье. Только вон та ракита была затоплена, вон на ней и сейчас висит тина.
Когда я объясняла дома перед отъездом: просто непонятно, как это — жилье на овраге, — я говорила правду, но в то же время и стыдилась — почему бунинские места: ладно, я только взгляну, где это он там жил, и пойду дальше.
Оправдание к путешествию.
Сладость путника.
Как только ты превращаешься в путника и выходишь на дорогу — тебе как бы не надо ни о чем заботиться.
Тебе важна цель — мне нужно туда-то.
— Там твои родственники?
— Нет, я к такому-то, проведать, как он там живет.
Тебя передают из рук в руки — иди туда-то, иди туда-то — передают по цепочке, и ты добираешься, тебя ставят, что называется, на дорогу, подталкивают, и тебе остается только идти, да и то, бывает, обгонит машина, остановится и доставит, куда и не надеялся, не рассчитывал.
Там жил агроном Кирилл Иванович, толстовец. На месте садов он собирал сучья для печки. Он покупал только хлеб, спички и сахар — даже свечи не покупал.
Есть такое устойчивое словосочетание на Руси: «все свое» — очень важно и повсеместно говорится.
— Я сторонник философии пессимистической, — сказал он мне незадолго перед смертью.
Самодельные книжные полки из ящиков для апельсинов. Он похаживал по огороду и давал советы, его огород был образцовый.
Приметы чистой духовности — избранничества — волнуют и проясняют.
Ибо что может быть омерзительнее, чем все новые и новые доказательства тривиальности в сочетании с притязаниями.
Новые и новые доказательства — сказано слишком легкомысленно: атмосфера бездуховности, некрасоты, безобразия, сиротства, жизнерадостной хлопотливости — вот то, чем дышим. Все это рождает отрицательные эмоции, а так как атмосфера плотна и безысходна — эмоция обретает стойкость и постоянство.