Одинокое письмо

Во мне было какое-то спокойствие, отсутствие жадности все увидеть. И я часто предпочитала просто остаться на лужайке дома N., где мы жили эти дни.

Отрадно на душе, можно даже сказать, вот он, образ полного покоя, когда солнечным утром после беспрерывной трехдневной метели толстый умный кот спокойно ждет, чтобы его впустили в дом.

Уже протоптаны первые тропинки, наезжены трактором самые необходимые дороги, привезен хлеб. Ни одной лыжни нет.

Самая прилежная хозяйка уже прорыла проход к сараю, который засыпан по самую крышу.

Вот я днем в валенках сбегала на станцию позвонить — не в то время глобальных перемещений, а так, с пустыми руками, пешком, через деревню Румболово, никуда не заходя, а то ноги промокнут — и счастлива.

Много ли надо — всего пару черных валенок.

С Румболовской горы виден город, впереди темный парк, и на его краю красная кирпичная часовня с покосившимся шпилем. Рассказывают о каких-то замысловатых, особенно продуманных глубоких подвалах под ней.

Готические проемы зияют насквозь, стекла и даже рамы давно пропали, дверей нет.

Первый мартовский солнечный день. Синицы, дорога к стогам, множество раз процитированная. Вчера — вьюга — весь день и всю ночь. Наутро чистый, нетронутый, сверкающий снег. Ни одного дня за всю зиму, похожего один на другой. Если сходны по пасмурности, сырости, то все равно разница в уровне снега, характере его и т.д. Так же как летом, хотя и стоят подряд похожие дни, но травы, цветы — созревание — меняются каждый день.

Седьмой час вечера. Розовые поверхности — синие тени. Легкие весенние облака.

Пока я писала, еще не стемнело. Так же белеет снег на пруду и озере, но не блестят больше новенькие жердины, их вообще теперь не видно.

В ясном весеннем небе летают черные грачи. Кричат дети на дворе. Восемь часов вечера. Из столовой бегут девчонки в красных сапожках.

Никакой приторности. Здесь и так очень красиво. Лучше я соберу для вас коллекцию птичьего помета, примерно такую, которую обещала подарить наша героиня, в письме к другу истинному и великодушному.

1991

Из книги Обращений

Кто я таков, чтобы мне осмелиться подцепить на крючок левиафана?

Ляпнешь чего-нибудь такое, возгласишь!

Осенний поход лягушек! — например, — с таким торжествующим возгласом только крапиву крушить какой-нибудь случайно оказавшейся в руках палкой.

И вправду, какой-нибудь из этих представителей — крапивного семени — и впрямь примет на свой счет и голову пригнет, а то и присядет от страха (как Передонов), но зато и не простит своей минутной слабости — смеетесь над читателем! — скажет он, да вы издеваетесь над читателем!

А охотничьи байки для чего, а питание народное — картофель! — сравниваете с лосиным пометом! А если бы у вашей героини выросла картошка покрупнее, пришлось бы вам ее сравнивать с конскими яблоками!

Стоп — это не я, значит, кому-то и раньше пришла в голову мысль сравнить яблоки с навозом, и ничего, не осквернилась народная пища!

Тоска летних дней, вышла подышать в этот вытоптанный скверик, вышибленная из общего хора — столба насекомых, а рою, жизненной силе, поднимающей и несущей по ветру, нет дела — только стремительно мимо скамеек...

Пять дней была в городе. Образ суеты: куда бежать, надо куда-то бежать, что-то делать, куда-то звонить.

В очереди обеденного перерыва: очередь пользуется малейшим поводом, чтобы продвинуться, хотя никто пока не вышел из нее, направляясь с подносом к одному из столов, вот она снова подвинулась без повода, молодой человек передо мной медлит, он старается не подчиниться истеричной необходимости, мы же просвещенные люди, двигайся или стой на месте, раньше положенного срока отсюда не уйдешь. Вот перед ним образовалась пустота. Уже три человека могут поместиться в этот зазор. Я недовольно двигаюсь сзади него, он восстанавливает это неудобство, я успокаиваюсь.

Выходила под музыку в толпе — гротескную музыку, — и невозможно не шагать в ногу и после рабочего дня.

Когда ударяет эта музыка, несчастнее меня нет в этом городе — я не хочу участвовать в этой опере бедных.

Куда ни позвонишь: «Говори быстрее, такси вызвано». Какая тоска.

Спросишь, как сыграли, и не чужой человечеству.

Если заходила речь об общественной добродетели, Торо говорил о добродетели слепых поросят, сбившихся в кучу, чтобы согреться.

К этому времени за мной уже числились кое-какие подвиги, ну, например, я обошла пешком, раз за разом, все побережье Белого моря, конечно, не сразу, а приезжая в студенческие каникулы или после — в отпуска.

Навстречу по безлюдному Среднегаванскому шла старуха, властно опираясь на руку сопровождающей ее женщины. Я услыхала слова, их важно проговорила престарелая матрона:

— Сколько мы живем, и...