Одинокое письмо

Она начала торжественно. Ничего себе, какие слова, не зря, значит, застряла я сегодня в городе, из которого в этот знойный выходной конца июля постарались убраться все, кто только мог. А кто остался — тот спокойно сносит превратности существования и сейчас поделится с нами последними истинами. Но, поравнявшись со мной, беседующие философы уже удалялись. Неужели я так и проскочу мимо и никогда не узнаю тайны медленно вызревающей жизни, как будто наращивающей свои толстые слои на мощные серые стволы толстянок, любимых в нашей гавани, уныло глядящих из каждого мытого и немытого здешнего окна. Их завезли сюда, на остров, голландские шкипера, а полюбили когда-то голландцы эту crassula в своей колонии — Южно-Капской провинции в Южной Африке и развели у себя в Голландии. Вообще, и на Весельной, и на Шкиперке можно встретить престранные экземпляры этой crassula, некоторым из них никак не меньше трехсот лет, им больше лет, чем нашему несчастному городу, а может быть, они сидели по своим горшкам, когда и Петр I еще не родился.

Я остановилась. На счастье, передо мной как раз оказалась витрина, и можно было сделать вид, что именно выставленные товары заставили тебя разом замереть и пригвоздили к этому малопримечательному месту. Сколько мы живем, и... Сколько вы живете... Вместе с толстянками, бурами и финнами, уплотнением и выселением.

— И ни разу не было, чтобы рыба...

Осень стоит бесполая. Просто воздух, просто холод, просто дожди. Пасмурность (весь месяц без солнца) сглаживает остроту примет.

Бывало, выйдешь утром, ах, а там сейчас: трава в утреннике, под сапогом земля темнеет, смазывается серебряный налет, небо ясное, паутинки отлетали, утиные перелеты кончаются, заряжай ружье первым номером, бери с собой гончую.

Теперь же об этом сердце не болит, ничем не похоже это городское утро. Кругом сонные лица, недовольные жизнью души, анемичные перекидывания фразами, нет громкого густого голоса, глубокого жеста, веселых страстей (собаки, охота, плаванье?) — есть каждодневное бессмысленное шатанье по книжным магазинам, ежедневные разговоры, где что появилось, по нескольку раз в день взбадривание себя трехкратным кофе на каждом перекрестке. Бородатые завсегдатаи обмениваются новостями в кофейных, встречаются в книжных магазинах и вместе идут в следующий.

— Здравствуй, Таня. А у меня несчастье. Я развелся.

— А я не знала, что ты женился, — отвечает Таня, допивает кофе и уходит.

— Ну и тоску же несут, — скажешь, наслушавшись этих разговоров.

К. согласился, что — тоску. Вернее, владеющая людьми тоска в их разговорах сама себя высказывает. Не такова ли жизнь повсюду? Она вечно хочет самой себе рассказывать о себе самой. Это — никогда не умолкающее самовыражение бытия. И никуда не денешься, хотя от этой бесконечной говорильни временами болит голова.

Бубначи — бубним всю жизнь в полусне.

Сейчас не за что зацепиться, чтобы вспомнилось все то, что должно быть в начале октября. Разве что заглавное число 1 октября играет и единственное говорит о своей временной сущности.

Последний день перед холодами.

По асфальтовой дороге катится, злобно стуча когтями, подпрыгивая, скрюченный сухой кленовый лист.

Двадцатиградусные морозы.

Как мне сказать, чтобы поверили, что мне никогда не было так хорошо.

Полнолуние. Поехать на лыжах по лунным полям, посидеть в стогу. Сладко там заснуть и окоченеть. Лучший способ слиться с ледяной вселенной.

Заброшенность, запустение ослепительного зимнего дня.

Для этого надо оказаться где-нибудь за деревней, опустевшей Гадомлей, брошенной, расстилается поле неубранного, ушедшего под снег льна, где бродят волки.

И вот один такой светло-серый в один прекрасный день вышел мне навстречу и, представьте, не пустил дальше.

Как передать красоту ослепительного зимнего дня и в то же время трагедию запустения и заброшенности этих мест Центральной России.

Вглядитесь в ту же самую осеннюю паутину. Она сделана по своим законам, их можно изучать.

Достаточно одного взгляда. Там сложный рисунок. Путаная она на первый взгляд. Она строгая, четкая и не беспорядочная. Вглядитесь в осеннюю паутину росистым утром. Строгость, четкость, закономерность, красота.

Она путаная, потому что там много ходов, а не потому, что есть разрывы и зияния.

Все обычные подкрепления распались.

Даже крещенские морозы. Уже давно из всех окон — чернота и вода. Откровенный дождь. Во Всеволожском снег не тает то ли по инерции, то ли для порядка. Ближние поля раскатаны вплоть до земли новенькими учебными тракторами, другое поле, окруженное густыми молодыми зарослями ельника и ольшаника, вдруг безобразно оголилось, торчат еще с осени выкорчеванные корни деревьев.

Интересно, где теперь поселятся дрозды и соловьи, каждую весну вьющие гнезда в этом месте, — во всех окрестностях здесь была самая оглушительная птичья колония.