Одинокое письмо

Я исподволь расспрашиваю, а это помнишь, а что ты думаешь о том случае?

Она ничего не помнит, удивляется, как это ты все помнишь, я никогда и не вспоминаю.

Другой случай: Ч.

Пробую узнать что-нибудь у него, тем более что часто его встречаю то по дороге в университет, то на Литейном.

Быстро понимаю, что эти попытки сентиментальны и даже навязчивы — получается притязательность на наше особое совместное прошлое, которое вроде бы должно нас объединить и сейчас.

Он тоже пренебрежительно отмахивается: не помню, пустяки.

Как объяснить, что мне надо что-то понять, от чего-то оттолкнуться, по порядку все вспомнить и во всем разобраться.

Дело не в модном жанре («герой вспоминает, время как бы идет вспять, прошлое вступает в настоящее»), дело в осознании и осмыслении собственной истории.

Цели в данном случае не жанровые, а педагогические (в смысле самовоспитания) и, если угодно, экзистенциальные.

Итак, зловещий сон.

Вхожу со спутником (была какая-то предыстория, кто такой, но не помню) в ворота городского сада. Входить сюда не следовало, чувствуем это сразу — у входа стоят какие-то враждебные люди, однако идем. Впереди совсем густо и темно, и не сговариваясь поворачиваем обратно. Не проходим и пяти шагов, как нам навстречу идут те.

Сначала трое, один из них проводит рукой с бритвой по горлу спутника. Тот на голову выше меня, потому я не вижу, что сделалось с его горлом, я и не поднимаю лица, чтобы посмотреть.

— Спасите-спасите-спасите, — говорю я с усилием сдавленным голосом и бегу, бросаюсь? нет, двигаюсь, как во сне, прочь от тех троих. Но путь мне преграждают остальные двое, я иду на них — спасите, спасите — один из них без усилия проводит бритвой по моему животу. Я просыпаюсь.

Все приснившееся я помню так реально, что независимо от того, сумею ли я хорошо рассказать, передать то, что было со мной, оно было и никуда теперь не уйдет.

Ведь помню же я один сон, приснившийся мне в Ряйсяле, когда мне было лет пять. Я могу его записать хуже или лучше, может, через несколько лет я смогу написать о нем много лучше, но то, что было, от этого не изменится. Так и здесь.

Сон был настолько реален и психологически достоверен, что меня настораживает, как же так я легко ушла от своего спутника и, самое главное, даже не посмотрела, не подняла головы на его горло, а сразу пошла прочь.

По ощущению происходящего могу сказать, что я понимала тогда, что, оставаясь с ними, я бы сделалась их соучастницей, потому что их месть на меня не распространялась — это я помню точно, я же пошла прочь, от них к кому-то — спасите, спасите его, спасите нас.

Но впереди стояли соучастники. Они молча пресекли — пришлось, мол, ничего не поделаешь, не ори, тут дела поважнее.

К чему бы такой сон? Что он сулит? К чему готовит?

Среда. Если бы всегда знать, что нужно делать в тот или иной момент, как действительность разворачивает свои возможности. Кто же мы такие, орудие слепой судьбы, с нами происходят бессмысленные события в грубом и косном беспорядке, или все бывшее имеет смысл, знаменует нечто, связано между собой и неслучайно. Что бывшее? Сейчас выясним, что было? Да было ли?

Например. Тащила ли я мою подругу из трясины? Тащила. Вытащила? Вытащила? Я подбежала к ней, когда ее сапоги ушли в трясину и ноги выше колена уже забрало.

Она попробовала выбраться, но плюхнулась туда и села вместе с рюкзаком. Тогда я и подбежала, но не провалилась и, несмотря на свой рюкзак, так напряглась и так за нее ухватилась, что ей удалось вытащить сначала одну ногу, потом другую и подняться вместе с рюкзаком.

Внизу идет прилив — Белое море, вернее, горло Белого моря, дальше Баренцево, а за ним Ледовитый океан, пришли мы из деревни Майда, за шестьдесят километров отсюда, правда, по дороге нам встречались избушки — тони, — на которых сидели бригады рыбаков на осеннем лове семги.

В глубь материка — безлюдные тундры.

Сквозь косящатые окошки избушки еще стояла заря.

Когда мы пришли наконец в Койду, переправившись вброд через ледяную Нюрчу, дождавшись и рассчитав определенный час, когда в ней вода спадет (шесть часов она течет в море, шесть часов из моря, во время прилива сильно разливается и делается быстрой и глубокой рекой), и рассказали, как чуть не пропали в болоте, нам сказали, что по дороге с тони трясины нет, — а мы провалились? Это просто грязь, да погодите, ведь мы в одном месте потеряли тропинку, потому что вокруг каждой точки в тундре кажутся как будто протоптанные углубления, а потом совсем сбились, погнавшись за полярной совой, — а она сидела наподвижно на солнце.

Мы не знаем, случилась ли эта история с нами на тропинке.

Даже об этом я не могу сказать ничего определенного, никто никогда не узнает, что было на самом деле, чего же ждать и что же вопрошать вообще.

Откуда мы знаем, что было с нами.

Минусинск. Протока Енисея замерзшая. Свежий лед реки заметает сухим песком.

В конце улиц голые азиатские горы. Холодный ветер несет песок. Замерзшие вмятины копыт у речки Минусинки.