Одинокое письмо

Восхождение на возвышенное публичное место требует твердости в коленях. Народ, затаив дыхание, ждет признаков тайных болезней, предательской слабости в ногах, неустойчивости к холоду или подозрительной дрожи в голосе.

Печатают шаг застоявшиеся на морозе полки, ровняют, уминают могильную землю.

Вместо одной-единственной фразы из польской сонаты № 2, которую можно намотать и расстелить ковром на переулок любой длины, вдруг какое облегчение замерзшим пальцам ног — мажор, темп, марш — и отогревается застывшая офицерская кровь.

Так проходит земное величие.

Здоровая циркуляция восстанавливается.

В конце октября я была в Словении. Студенты в люблянской аудитории сидят, спокойно себя чувствуя в головокружительной крутизне скамеек: все-таки альпийская страна. Отовсюду видны снежные вершины.

Когда я думала, что прочитать в университете, то выбрала про медвежат из «Боевых котов». Советы бабы Нюши очень кстати: бросайте все и ничего не жалейте, освобождайтесь от лишнего груза — и на свободу!

Сама я ни за что не стану пугать прилежную лопарку и тут же брошу короб, если ко мне прибегут медвежата.

Пальма у меня доказала, что она финиковая, запустила первый взрослый лист веером.

Смотрю на нее: караван под пальмой снялся — кладь собрана и навьючена — и откочевал. Где теперь путешественник.

В чем трагедия путешественника.

Чтобы тебя выслушали, чтобы было кому рассказать.

Творчество враждебно суете, однако что случается, когда цель творчества — вещь — достигнута? наступает полная гармония?

Сгонять за метафорой, за двумя строчками. В это лето ты съездишь за этой метафорой, а на следующее — еще есть в одном месте.

Придется это резко отклонить и даже кое-что объяснить.

Когда пишешь — это не значит писать прозу, а когда узнаешь, что кто-то прочитал, то удивляешься, что написала.

А потом пойдет и пойдет, и уже нет никого, уже монолог, уже снова одна — вот где главный урок.

Где ты была тогда, Елица Олан?

Вот она, легкая, порывистая, застывшая только на мгновение, так и видишь, что в следующую секунду она рванет куда-нибудь, и за ней, как всегда, будет трудно угнаться.

Вот ее меланхолические яблоки, демократические безобидные морковки, агрессивные хрены, огурцы подают друг другу усики — она считает, что виновата перед огурцами.

Где ты сейчас, Елица Олан?

А письмо в сумке?!

Вроде как в детстве новые краски: приносишь домой и достаешь — медовые! Можно попробовать. Полная коробка. Каждая красочка в собственной ванночке.

Вчера письмо вызрело, незаметно налилось, как крыжовник на огороде: можно его есть.

— Не ешь зелень, — сказал отец, — я обрызгал ядом от огневки.

В моем «зайти на почту» — прикидывание, примеривание, даже учет времени созревания ягоды.

Письмо в пятом часу — время созревания и исхода дня.

Письмо, которое все вы получили.

Рассказ, который все вы знаете.

История, которую никто не хочет выслушать.

Местность, от которой все отвернулись.

2002, 2004

–2005

II. О ТВОРЧЕСТВЕ БЕЛЛЫ УЛАНОВСКОЙ

Павле Рак (Словения). Продолжая переписку

Afon — Kranj — Prevooje, 2006

Зачем люди пишут о литературе, о литературе, которую любят? Что таким писанием можно постичь? И для кого писать? Для себя, для других?

Любишь, так и люби. Наверное, не полюбишь больше, если о том напишешь. Не лучше ли еще раз самому прочесть любимое произведение, чем сочинять на его тему?

Конечно, можно попытаться создать похожую атмосферу, воспроизвести то впечатление, которое было при чтении, и это впечатление преподнести другому, который его еще не знает. Да, попытаться. Но это никогда не удастся полностью. Мне по крайней мере. Хотя иногда и очень хочется. Да почему? Почему хочется? Почему не удается?

Но почему хочется — понятно. Были времена, когда я один-одинешенек ходил по крутым склонам, над лазурными водами Егея, где от красоты забирает дыхание и сердце бьется, бьется, хочет вон из клетки, хочет встречи, хочет поделиться впечатлениями. И что было? Страдал я, до боли страдал, что никого любимого не было рядом. Кому не хочется поделиться радостями жизни? Водку ведь тоже пьют на троих, не в одиночку. Или? (Пьют и в одиночку, с горести, в отчаянье. В отчаянье любимых, не надо или их просто нет?)

А как поделиться радостью хорошего чтения? Да читать вместе, зачем болтать об этом, разве в случае, когда поделиться хотим со многими, знакомыми и незнакомыми людьми, с «читательством». А это-то зачем?

«Я не хочу, чтобы литература меняла реальность», — написала ты однажды, имея в виду, я так предполагаю, гордыню «инженеров человеческих душ», да не только душ, а и всей окружающей среды. И в этом была права, так как всякое стремление насильственно менять мир — довольно противное.

«Хочется думать, что господствующие ветры дуют всегда в одном и том же направлении, морские течения омывают одни и те же рифы, пути миграции птиц и рыб неизменны, глухари токуют из года в год на одних и тех же моховых болотах; если эти вековые процессы нарушаются, значит, что-то неблагополучно» («Из книги Обращений»).