Одиссея 1860 года

Пульчинелла, который во всех странах на свете не только патриот, но еще и сторонник оппозиции, Пульчинелла, уличный актер, чья работа напрямую и куда сильнее, чем у других театров, подчинена полиции, был вынужден продолжать свои представления. Что делает директор? Он надевает австрийскую каскетку на голову той из жертв Пульчинеллы, какой достается самое большое число палочных ударов. Народ, обрадованный тем, что за него мстят, отыгрываясь на плечах символического австрийца, неистово аплодирует; полиция, даже не подумав снять головной убор с жертвы, аплодировать позволяет. Притеснять ей, что ли, наскучило или между ней и венецианцами существует негласное перемирие? Мученики и мучители получают передышку, однако во время этого перемирия Венеция обращает взор к Пьемонту, Венеция протягивает руки Виктору Эммануилу, и по городу ходит прекрасное стихотворение Алеардо Алеарди. Я потерял оригинал этого стихотворения, в котором Венеция предлагает себя королю Виктору Эммануилу, но прямо тогда, в Венеции, перевел его и помню свой перевод, достаточно, кстати говоря, точный.

Вот он:

В дни славы, храбрости полна,
Кольцо, залог любви своей,
Венеция швырнула с золоченого челна
В дар морю, невернейшему из мужей.

Теперь, бедна, оставшись без друзей,

Любовию горя лет десять напролет,
Она тайком вернейшему из королей
Букет невесты шлет.

Не стоит и говорить, что в Венеции, как и повсюду в Италии, имя Гарибальди служит талисманом, открывающим все двери и все сердца. Благодаря дружескому пропуску, полученному мною от Гарибальди, я мог убедиться в единодушной неприязни Венеции к Австрии. Не одна юная и прекрасная венецианка прикладывалась устами к подписи Гарибальди, чье имя кажется анаграммой слова «свобода», после чего обычно начинались бесконечные расспросы о внешности этого избавителя, исходившие со стороны женщин, каждая из которых носила в сердце сотворенный ею образ героя.

Мой ответ и нарисованный мною портрет сводились к двум характеристикам:

— В физическом отношении это Христос-воитель. В нравственном — соединение души ангела с душой льва.

Затем слышались нетерпеливые вздохи, на которые я отвечал:

— Будьте спокойны, Франция придет на помощь, вот увидите!

Мое пребывание в Венеции явилось скрытым праздником, устроенным в большей степени другу Гарибальди, нежели поэту.

По прошествии пяти дней я уехал.

На обратном пути я остановился в Вероне, средневековом городе, прославленном двумя самыми великими поэтами, когда-либо существовавшими на свете, Данте и Шекспиром; в Вероне, родном городе Кане Гранде делла Скала и Джульетты и Ромео. Верона слыла гибеллинским городом, однако в двух случаях она внесла свою долю оппозиционных настроений в дело единения итальянского народа.

Вот первый случай.

В театре Вероны выступала танцовщица, чрезвычайно хорошо принятая публикой и, как это заведено у итальянцев, всегда танцевавшая под ливнем цветом. И вот однажды вечером, в тот момент, когда благоухающая лавина прекратилась и солисты второго состава, статисты и театральные рабочие уже закончили убирать сцену, на нее упал одинокий трехцветный букет — зелено-красно-белый, то есть цветов итальянского флага.

То ли танцовщица была ближе к гвельфам, нежели к гибеллинам, то ли она была восприимчивее к отдельным подношениям, нежели к коллективной дани, так или иначе, она остановилась посреди танцевального па, поклонилась в знак благодарности и поцеловала букет.

Весь театральный зал разразился продолжительными аплодисментами, ясно дававшими знать, что они относятся в большей степени к побуждению, чем к самому поступку.

На другой день танцовщицу вызвали во дворец губернатора.

Она попыталась вновь обрести хоть ненадолго все, что было утрачено ею от простодушия, присущего ее юному возрасту, и придать своему лицу выражение природной наивности, после чего явилась к губернатору, как если бы совершенно не догадывалась о причине, по которой ее вызвали.

Губернатор, после долгого вступления и всяческих словесных уловок, заявил ей, что накануне она ни много ни мало совершила тяжкое государственное преступление, остановившись во время танцевального па, поклонившись публике и поцеловав букет.

— Но позвольте, господин губернатор, — невинным тоном произнесла танцовщица, — вчера я сделала лишь то, что делаю почти каждый вечер; к тому же в танцевальной школе наш преподаватель, питая надежду на будущие успехи своих учениц, все время заставлял нас повторять букетное па.

— Так вот, прелестное дитя, — ответствовал губернатор, — хорошо бы вам постараться забыть на все время, пока вы будете в Вероне, о букетном па и помнить лишь о всех прочих.

— Однако, господин губернатор, — промолвила танцовщица, — если мне снова бросят букеты…