Одиссея 1860 года

Хочу поведать вам, на что способен человек,
Но заявить не смею, будто он, как венценосный грек,
Зовется Александр Великий: средь друзей
К концу обеда не надобно таких затей.
Я имени его не назову, но все ж,
Кому-то если невтерпеж,
Пусть подойдет к окну —
На ухо я секрет тотчас шепну.

Сказать он вправе, Горацию вослед:
«Я труд свой завершил и на земле оставил след;
Мой памятник воздвигнут, заслужен мой покой.
В сем праздном мире неустанно я водил рукой
Неутомимое перо, его определяя ход,
И так все времена, что составляют год,
С тех пор как на гробнице, где герой затих,
Начертан был мой робкий юношеский стих».[1]

Мы от себя добавим: «Его волшебное перо
Дарило миру радость, стойкость и добро;
В театре он изведал тысячу дорог,
На сцену вывел древних, восстановив их слог,
И одарил своей энергией и поэтичностью страстей
Как порожденья вымысла, так и героев прошлых дней.
Сюжеты черпая из многокрасочной истории веков,
Рождает смех и слезы он у искушенных знатоков;
Обычаи и нравы столетий всех познав сполна,
Изобразил, как прежде древность, наши времена
И, дабы нас развлечь, миры творил своей рукой,
Наполнив пьесы и романы бесчисленной толпой.

Когда пред нами день и ночь у горна бдит
Поэт людских страстей, безленостный Алкид,
Маститый романист, рассказчик-хризостом,
Бумагу испещряя творческим пером,
Мы говорим: «Покой не за горами, и атлет
Досуг познает, труд завершив десятков лет!»
Пора! Уже его друзья, сойдясь в кружок,
Ему готовят неги ложе и лавровый венок.

За дверью говорили тихо, чтоб громкий звук
Его не потревожил сна, как вдруг
Письмо приносят… из неведомых краев,
Куда доносится истоков Ганги рев.
Титан труда, любитель неизведанных путей,
Тотчас взобрался на утес, где умер Прометей,
И пристрелил играючи стервятников-орлов,
Отмстив за казнь поэта-предка из числа богов.

Он на Кавказе был! Когда ж спускалась тьма,
Ему досуг давая, в подставку для письма
Он камень голый превращал и, перо держа в руке,
С грядущим днем всегда накоротке,
Переводил поэмы, писал рассказы и слагал стихи,
Все приправляя остроумьем тонким, как духи,
Творил героев обещанных газетам повестей,
А дабы отдохнуть, не обделял вестями и друзей.
Затем обильный край он посетил,
Где междуземье Каспий в море обратил,
Персидские сады, где можно зрить еще среди руин
Цветы и птиц, чью речь воспел поэт ад-Дин,
И берега, куда Эвксин с волной несет хаос,
Откуда в Рим привез Лукулл черешню, абрикос,
Где Митридат Великий замыслил путь торить,
Чтоб римскому народу жестоко отомстить.
Дыханья не теряя, он мчался так бегом,
Из города в пустыню, из дола в дол одним рывком,
Ночуя в караван-сарае иль в юрте кочевой,
Овеян славой, но без работы сам не свой,
В тени укрыт иль солнцем яростным палим,
За томом том дарил читателям своим
И молодел, на горизонте видя, словно сон,
Волшебную страну, где молодость обрел Эсон.

Раз так, не думайте, что этому безмерному труду
Предвидится конец: давно его счастливую звезду
Открыл всем «Генрих III»! Едва вернувшись к нам,
Он вновь готов подставить парус всем ветрам;
Он видел по пути скалистый мыс Сигей,
Где, по преданию, стоял чертог царей,
Но парохода слишком легок ход,
И пассажир как раб на нем плывет.
Он хочет вновь узреть Сигей: еще Ионии прибой
Там славит Илион, твердя свой рык глухой,
Туда лазурная волна влекла, как борозда,
Ахейцев Агамемнона к горе Идейской на года.
Он хочет Грецию увидеть, нашу мать,
Ту, что Вергилий и Гомер не уставали воспевать,
Край солнца и искусств, нам завещавший клад
Всего великого, чем ум людской богат!
Достойный крестник, желает он ступить ногой своей
На африканский мол, построенный царем царей,
И побывать в Египте, где оазисы, чья жизнь мертва,
Еще хранят Исиды тайны и ученья волшебства,
Где мудрость спит в гробницах мумий без мозгов,
Храня для нас запасы дружественных слов;
Где сфинксы дивные преподают везде урок
Кузену, дав некогда молчания зарок!

С поэтом расставаясь, ему «Счастливо!» говорим,
Его встречая, безбрежной радостью горим!
По возвращении друзьям своим привозит он
Рассказы дивные, звучащие как сон;
Читателям — истории, которым несть числа,
Актерам — пьесы, где грусть иль радость ожила;
Итог: еще три слоя кладки сей зодчий водрузит
На пирамиду, что, видно, без вершины простоит!

Когда решит он жизнь доверить прочности ветрил,
Тот стих, что кораблю Вергилия Гораций посвятил,
Мы начертаем на его стремительной ладье
И по морю пойдем в ее кильватерной струе,
Чтоб проводить его, моля богов поэта уберечь!
К его приезду мы сочиним приветственную речь
И приготовим кубки, чтоб чествовать его средь нас
И Бога восхвалять за то, что от беды его упас!