Одиссея батьки Махно

— Да, было дело. Когда Махно оставил фронт и его объявили вне закона, Дыбенко вдруг звонит мне: «Пришли ко мне Куриленко». «Зачем?» — спрашиваю. «Надо», — отвечает. Ну, думаю, расстреляет ведь парня, у нас это скоро. Вызываю его к себе, говорю, так, мол, и так, дело дрянь, надо тебе, Вася, спрятаться. «Как спрятаться?» — спрашивает. А так: «Состриги этот свой соломенный хохол, а то его за версту видно. Посажу тебя в отдел снабжения, сапоги считать. Гроза пройдёт, явишься. Если вдруг налетит Дыбенко, заройся хоть в землю, нона глаза не являйся». И что думаешь? Дыбенко опять звонит: «Где Куриленко? Почему не прислал?» Отвечаю: «Исчез куда-то, товарищ начдив». Так что думаешь, через две недели приходит Куриленко и говорит: «Или расстреливайте, или дайте дело». Говорю ему: ничего тебе дать не могу, а вот если сам сформируешь кавалерийский полк... Он рад без памяти, на глазах слёзы: «Спасибо за доверие. Через неделю полк в конном строю пройдёт перед тобой». И что думаешь? Сформировал ведь именно за неделю. Да разве такого парня можно расстреливать?

— Он землю роет за вас, даже батьке грозится.

— Эх, милый Вася, — вздохнул Дыбец. — Спасибо тебе, дорогой. Не ошибся я в тебе.

— У вас нет никаких просьб, претензий?

— Какие могут быть претензии, Виктор Фёдорович, если моя вина перед вами доказана. Если случится увидеть Куриленко, передайте ему моё последнее прости.

— Вряд ли я увижу его. Он на вашей стороне, — поднялся Белаш и взялся за ручку двери. И уже когда он был в дверях, Дыбец сказал ему:

— А ведь у нас такого заключённого, как я, давно бы расстреляли.

— У вас Чека, там не разговаривают. А у нас Совет, хозяин. Полагаю, сам батько вступится за вас, Куриленко у него тоже в любимцах был. Ну и если что, я ему помогу, может, удастся вас отстоять.

Воротившись в штаб и оставшись наедине с Махно, Белаш подробно передал ему свой разговор с Дыбецом.

— Так говоришь, мировой мужик?

— Ещё бы, спрятал Василия от Дыбенки. Узнай об этом Чека, не посмотрели бы на его комиссарство.

— Да, жалко мужика, — вздохнул Нестор. — И ведь, что обидно, он же был анархистом-синдикалистом до революции, десять лет в Америке спасался, нашу газету там выпускал. А вернулся после революции и на тебе — большевик. Ну что ж, мы не вправе решать этого без товарищей. Соберём вечером Реввоенсовет, на нём и поставим на голосование.

Но на Реввоенсовете заколодило, не захотели соратники батьки прощать большевика:

— Нас не поймут красноармейцы его же полка, — говорил Чубенко.

Но особенно воспротивился этому Щусь, распалясь в гневе, он кричал:

— Ты хочешь простить коммуниста, Нестор? Ему надо устроить показательный суд и нечего слушать Куриленко, он сам сегодня служит красным. А знаешь ли, красный командир Гуляницкий при отступлении из Ольниопольского района явился в лазарет и собственной рукой расстреливал раненых махновцев, одного даже стянул с операционного стола.

— Ну а причём здесь Дыбец? — спрашивал Белаш.

— При том, что и он и Гуляницкий оба большевики и оба исполняли приказ Троцкого и Пятакова. Пятаков, кстати, возглавил трибунал, специально созданный для чистки махновцев, как они выражаются, и не побоялся с этим трибуналом явиться в Синельниково поближе к фронту. Мы дрались со Шкуро, а они потихоньку выдёргивали из рядов наших товарищей. Тройкой судили и втихаря расстреливали.

Не удалось Нестору с Белашом уломать большинство Реввоенсовета отменить расстрел Дыбецу.

— Ладно. Хватит на сегодня, — сказал Махно. — Все свободны.

Когда все, ещё покурив и поболтав, разошлись, Нестор сказал Белашу:

— Ну что с ними будешь делать? Никакого уважения к начальству.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну как? Я им говорю: «брито», а они — «стрижено».

— На то он и Реввоенсовет, твоё же детище.

— Нам бы ещё пару голосов, и мы бы перетянули. Вынесло Щуся с этим Гуляницким.

— Ну давай соберём Совет через день-два, попробуем доказать. Я Щусю командировку придумаю.

— Да ты что, Виктор, некогда нам с комиссарами вожжаться. Надо о Деникине думать. В общем так, подготовь Дыбецу и его жене документы хорошие, дай тысяч десять, подводу и проверь по оперсводке, где красные, туда пусть и едут от греха, лучше ночью.

— А если зашумят члены Совета?

— Не зашумят. С часу на час в наступление, не до заседаний будет. А Щуся и впрямь с его кавалерией пусти пощупать Новоукраинский гарнизон. Пусть проведёт разведку боем.

21. Умань—Жмеринка—Москва

Не все части Красной армии, теснимые Деникиным, желали уходить с Украины, особенно те, в которых солдаты были родом отсюда. Они с лёгкостью переходили к Махно, нередко строем под музыку и даже с песней:

За горами, за долами.
Ждёт сынов своих давно
Батько храбрый, батька добрый,
Батько мудрый наш — Махно.